ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

ходячих в народе толках, страхах и ужасах. Была де у Хмельницкого рада, на которой

козаки совещались: не оторваться ли им совсем от Польши? и что делать, если панское

войско не уйдет в Польшу? Было де решено выдержать и вытерпеть всю зиму, а весной

выступить вместе с Татарами и Ляхами потужно в Московщину и, доведя Ляхов до

московской границы, взять их между себя (wzhjsc mi?dzy si§), да и вырезать до ноги,

так чтобы не ушел ниодин Лях (aby i jednego Laelia nogi nie upuscic), а потом запустить

глубоко в Польшу Татар. „Когда же после Татаръ" (говорили козаки) „добьем Ляхов

(wybiwszy te Lachy ро Tatarach), тогда уже наша земля счистшпся, и мы будем пановать

в мире".—„Но Господь Богъ" (утешать себя

158

,

писавший), „может быть, скорее счистит их моровым поветрием: уже они там

страшно валятся, и лежат, как дрова, на Подеестрии около Шаргорода и далее к

Брацлаву. Но мужики наши твердят, что у них что-то злое на уме: ибо наказано имъ—

через две недели иметь в готовности лошадей и сухари. Хмельницкий еще в Брацлаве,

а Татары стоят всюду около Странъ

Между тем козацкие послы прибыли в Варшаву, но современной переписке, „в

одной своре с татарскими", а литовский канцлер заметил в дневнике, что они даже

заняли общую квартиру.

Татары (говорит корреспондент), в качестве посредников и прокураторов, находили

Хмельницкого (точно наши историки) вовсе невиновным в том, что он ходил в

Волощину. Не согрешил он, по татарскому воззрению, и тем, что такое множество

шляхты перебито; что посылал к турецкому султану послов и отдался ему в

подданство. Татары настаивали на исполнении со стороны панов Зборовского договора.

А козаки приехали свидетельствовать свое верноподданство (продолжает

корреспондент), на все же укоры отвечали отрицанием и незнанием. Все дело было

отложено до сейма.

Но мы прочтем так названные покорные petila Хмельницкого.

Уверяя короля, „Божия помазанника",, в своем верноподданстве, Хмельницкий

писал: „Посылаем наших послов только через эти petita, потому что мы, яко простаки,

не умеем ходатайствовать изустно (domowic sie nie inozemy). Мы просим о том, что

наилучше утвердило бы мир. Пускай этим не оскорбляется маестаг вашей королевской

милости и освещенный еенагь.

„Самый прочный и вечный мир всей Речи Посиолитой в панстве вашей королевской

милости был бы тогда, когда бы был утвержден присягою их милостей ксендза

архиепископа гнезненского, ксендза архиепископа Львовского, ксендза бнекупа

краковского, его милости пана Лянцкоронского, воеводы брацлавского, и его малости

подканцлера коронного (Иеронима Радзеёвского), а в залог просим нам дать: князя его

милость Вишневецкого, когорый не желает замешательства и милостиво (laskawie), с

давнишних времен обходится с Запорожским Войском и с подданными, его милость

пана хорунжого коронного, который, прибыв на свои староства, привез намъ'

стародавния привилегии на Чигирнн, чтобы здегь резидовать; . его милость старосту

белоцерковского (князя Любомцрского); его милость панН обознайо коронного

(Калиновскаго—-сына), которые на своих маетностях резидуют, и пускай благоволят

охранять мир бей. единой хоругви войска, а равно без великих дворов и асси-

159

стенций, да просим, чтоб они, будучи заложниками, обходились хорошо с нами*.

Никогда еще волки не предлагали пастухам более наглого договора. Никогда козаки

не думали так презрительно о здравом уме панов,—и они были правы. Перед

изумляющимся потомством тех и других лежит письмо величайшего мудреца и глупца

в панской республике, величайшего патриота и губителя панской среды своей, Адама

Свентольдовича Илиселя из Брусилова, от 26 октября 1650 года.

Кисель, назначенный на прошлом сейме, по его словам, „стражем мира*, советовал

королю, чтобы Речь Посполитая ждала брущато сейма спокойно, для того, чтобы,

взвесивши свои и неприятельские силы, могла решить, чего ей держаться, и чтб

замышляют в Крыму, и как у Турок трактуют о волотскож опустошении, и чтб затевают

внутри (interne machinatur). Доказав ясно, как день, свою химеру, панский Нестор и

Улисс приходит к такой мысли, что средством гарантии мира Польша достигла бы

расторжения козакотатарской лиги, а это было бы величайшим для неё благополучием

(summa ПеирцЫисае felicitas). „И хотя в этомъ* (продолжает Кисель) „видим нечто

недостойное (indignitatem jak%s), но по мне— наибольшее достоинство—спасение

Республики (salus Reipublicae, to najwiksza dignitas u mnie). А допустить этого человека

до последнего отчаяния, в котором он поддался бы Турку с войском и со всем

поспольством, вот когда—сохрани Боже—была бы indignitas, а пожалуй, и последняя

гибель наша... Когда дело дошло до крайности, всегда избирают меньшее из зол... Мы

могли бы и ввять и дать заложников, которые были бы в роде пленников у

запорожского гетмана, но чтоб они резидовали на Украине за линией, в своих имениях,

прилично своему положению. Чтб лучше: рисковать ли всем, или же все подвергнуть

гибели? Можно бы и на присягу согласиться своим способом (swym sposobem) вместо

того, чтобы возбудить еще ужаснейшую и злотворную войну. Этих заложников можно