ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

войти с Хмельницким и с ханом в переговоры.

С козацкой стороны также чувствовалась надобность в передохе. По известию

осадного дневника, весьма вероятному, у Козаков под Збаражем погибло тысяч 50

народу. Хотя козаки беспощадно гоняли окозаченных мужиков на приступы, но

собственные утраты их болели, как и собственные раны. Передох был им нужен и для

того, чтобы потом принести тем более щедрую жертву воинской богине

справедливости, которой они поклонялись одинаково с панами.

Сперва Хмельницкий отпустил панского трубача без ответа; но на другой день,

перед обедом, гарматы его умолкли, и с козацких шанцев раздался крик: „Угамуйтесь,

но стреляйте, до й мы не будемо*!

Хмельницкий пожелал видеть Зацвилиховского, который несколько времени был

королевским коммиссаром у Козаков, и которого в обычной челобитной царю о

жалованъе назвали они гетманом. В товарищи ему дали паны молодого Киселя,

новгородсеверского хорунжого. Хмельницкий говорил много о своих личных и

козацких обидах, которые де вызвали все это кровопролитие.

20

.

Переговоры кончились ничем; но достойны замечания слова Козицкого Батька,

обращенные к Зацвилиховскому: „Казав я тоби, шанёвный лане, що поки будет у нас

комисаровати, поти Вийсько Запорозьке посёдить, як за бёлъка; а теиёр що буде, Бог

тёе зн&е*.

Потом он убеждал Зацвилиховского остаться у него, обещая ему всякия почести

(wszelkjj, observvantiain). Но Зацвилиховский предпочел бедствовать с панами.

Этой сцене предшествовала еще одна человечная черта козакопанской усобицы.

Когда прекратилась обоюдная пальба, паны отправили в козацкий табор трубача с

письмами, в которых убеждали Козаков к примирению во имя взаимных выгод и

чувства долга. Но взаимные выгоды спутались уже в нераспутываемый моток

взаимных недоразумений и предубеждений, а понятия о долге совсем затмились.

Московскому мечу предстояло положить конец козакопанской путанице, а царской

диктатуре—обратить и козака и' пана на путь общественных и государственных

обязанностей. Не смысля ничего такого и не проникая в будущее разумением

прошедшего, козаки остались глухи к панским убеждениям, но трубача панского

приняли хорошо и наградили (nasz trbacz dobrze przyjpty, udarowany).

В числе людей, запутавших свои счеты с совестью и старавшихся новыми

злодействами оправдать старые, явился здесь перед нами сын Хмельницкого и предок

Мазепы по душе, Выговский. Покамест, он оправдывал свое сообщество с козаками

тем, что Хмельницкий выкупил его на Желтых Водах у Татар „за одну кобылу*, да тем,

что у него в Киевщине есть отец, братья, сестры etc. и еслибы он изменил

Хмельницкому, то Хмельницкий велел бы истребить все родство его. Но автор

осадного дневника, называвший себя „украинцемъ*, заметил, что важную роль в его

предательстве играет его образованность, или ум, как тогда смешивали одно с другим,

и что этим преимуществом он приобрел между козаками значение (jako zawsze byi nie

prostak, tak i leraz u iiich s\voj;| ma powag§).

Панские переговоры с ханом также не привели ни к чему. Не хотел хан оставить

Козаков, как убеждали его паны. Напротив, объявил, что держит в руках панов (ma naz

w garsci), что до сих пор только шутил с ними (zarlowal), а завтра (27 (17) июля)

вытащит всех их за чуб (za ieb wszystkich wywlecze).

.

21

Паны отвечали ему: „Кто придет за нашею головой, тот принесет и свою

собственную". Они поклялись лечь один за другим.

Особенного внимания заслуживает следующий эпизод кезакопанского передоха.

Когда прекратилась обоюдная пальба, начался (пишет автор дневника, „украинецъ")

congressus наших знакомых со знакомыми козаками и приятельские разговоры

(rozmowy przyjacielskie). Обоюдное сожаление (compassio), что христианская кровь

льется невинно. Некоторые спрашивали о домашних делах, вышедши за самый вал.

Мы угощали их табакомъ".

Этот мимолетный рассказ делает впечатление свежого ветерка в удушливом

воздухе. Взаимная злоба была не так велика и не так всеобъемлюща, как это можно

заключить по зверскому остервенению гайдамак, очутившихся на произволе своих

диких страстей. Кровавый пожар, раздуваемый, по признанию Киселя, восточным и

западным ветром, утихал в силу изнеможения природы человеческой, и наши

православные предки вместе с предками полонизованных Русичей залили бы его

слезами своих жен и детей; во боги, сражавшиеся руками смертных, в ревнивом

обладании своем землею, не внимали голосу человечества, и даже под громом

разделившейся на ся государственной арматы, продолжали свое губительное дело.

В панском стану был смертельно ранен капитан артиллерии, то-есть один из тех

бойцов, которых искусству осажденные всего больше были обязаны своею целостью;

но он, в качестве протестанта, признавал только небесного Бога, отрицая наместника

его на земле. Министр-капелян Фирлея, также протестанта, хотел напутствовать

умирающего воина в неведомую никому область, но ревнители единого пастыря душ

человеческих прогнали с побоями из замка проповедника безразличной любви к нам

небесного Отца („od naszych ksigzy wybity i wygnany z zamku," пишет „украинецъ"). В