Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

Видно было, что поездка нравится ему все меньше. Ночью под кедром он спал плохо, крутился. Все, что было из одежды, Петр разложил возле костра для Фаинки, а сами они спали на брезентовом плаще.

— Может, завернем корабль да на Пролетарскую, 16? — не очень ловко пошутил Петр и заметил укоризненный взгляд девушки. Глазырин тоже посмотрел на него внимательно, хотел что-то сказать, но промолчал.

Петр сел на место и, досадуя на себя, раз шесть яростно дернул ремнем. Только после этого мотор завелся.

Тайга отступила от берегов, шире стали прибрежные поляны, на изгибах реки открывался глубокий простор, синело привольно раскинутое небо. Меньше встречалось завалов, зато рябили, искрились на солнце мелкие перекаты, иной раз приходилось снимать сапоги, закручивать штанины и тащить лодку по шуршащему дну до тех пор, пока она не начинала мягко покачиваться на воде.

Глазырин помалкивал, но все-таки Петр услышал разок:

— Добро бы хоть к людям ехали, а то неведомо куда.

— К людям едем, — сказал Петр, обрадовавшись, что тот заговорил. — К непьющим и некурящим. А едят они только то, что добыто своими руками, — выкладывал он скудные познания о староверских обычаях.

— Они и попить не дадут из своей кружки, — добавил Глазырин, думая о еде: хлеб кончился, и других припасов не осталось.

— У нас есть пустые консервные банки, — шутил Петр, раскручивая в лодке сырые измызганные штанины. — Напьемся.

— Стоп! — спустя полчаса крикнул Глазырин, и Петр мгновенно заглушил мотор, огляделся.

С берега им судорожно кланялось воткнутое в землю удилище. Леска металась то вправо, то влево, то глубоко уходила в воду, то вытягивалась из нее, ослабевала и снова уходила, сгибая удилище.

— Жерлица! — заорал Петр.

— Сено! — крикнула Фаинка.

На широкой поляне стояло два стожка, огороженных жердями.

— Кто говорил?! Кто не верил?! — вопил Петр.

Щука была большая и свирепая. Глазырин еле вытянул ее, так она боролась, так хотела сорваться. Фаинка боязливо поджала ноги, когда отец бросил рыбину на дно лодки. Петр накинул на щуку свой плащ, и тот ходуном заходил возле ног Фаинки.

— Привезем и скажем: вот вам на пирог, — заводя мотор, репетировал Петр близкую встречу с людьми.

— Надо глядеть, может, у них еще жерлицы поставлены, — повеселел Глазырин.

— Мостик! — сообщила Фаинка.

Лодка уже пронеслась мимо сооружения из трех досок, оправленных неотесанными тонкими березками. Видимо, это был причал, земля возле него — в глубоких вмятинах, заполненных водой.

По травянистой поляне от берега шла тропка на поросший лесом косогор. С косогора по ней бежали ребятишки, мал мала меньше. Скатились на поляну и остановились, разглядывая незнакомцев. Старшую девочку лет двенадцати облепили младшие, ухватились за подол, вцепились в руки. А с горки ковыляла совсем крошечная девчонка. Она то и дело поскальзывалась, смешно поднималась, сверкая голой заднюшкой, и опять шла…

— Не ходи, Стешка! — звонко крикнула ей старшая. — А то заберут тебя, увезут, так будешь знать!

Но малышка бесстрашно топала к берегу. В руках она держала чекушку с соской и по пути не торопясь посасывала из нее.

— Вот они, староверы, — улыбнулась Фаинка и направилась к ребятишкам. — Вы не бойтесь, мы вам ничего не сделаем.

— Мы не боимся, — ответила старшая и начала одного за другими отцеплять от себя малышей. — Мы думали, папка приехал.

— Слушай, девушка, — обратился к ней Глазырин, — нет ли у вас бечевочки какой?

Сам он уже надел освободившийся ремень и теперь заботился о Петре.

— Ладно, обойдется, — махнул тот рукой. — Маленько-то держатся, пойду.

Они гуськом пошли по мягкой зеленой поляне. Стеша все заваливалась, теряла чекушку, и Петр взял маленькую «староверку» на руки. На него остро пахнуло кислым молоком. Глазырин шел позади, неся в плаще все еще вздрагивающую рыбу.

С косогора, четко вырисовываясь на фоне чистого синего неба, внимательно следили за процессией три собаки. Ни одна из них не лаяла, заметив, видно, как тесно и дружно перемешались с незнакомцами их маленькие хозяева.

…Не раз похвалил себя Петр за то, что не разболтал Фаинке и ее отцу сплетни о староверах. Сейчас, вглядываясь в добродушные, полные любопытства лица стариков и старух, он зло издевался над собой, казнил за фантазию, за сказки, которые слышал и сам придумывал о людях, «затаившихся в тайге».

Только кое-что было верно. Они в самом деле ушли в эти леса из-под Шадринска во время коллективизации. Одни опасались ее не зря, другие сбежали по глупости, запуганные кулаками. Охотник показал им в тайге хорошее тихое местечко, они построили сначала общий барак, а потом начали расселяться в собственные рубленые избы. Позднее их стали вывозить отсюда в дальний колхоз на север. Из окон многих избушек сейчас зеленым высовывалась крапива.

— Я сказал уполномоченному: если довезешь мою бабу живую — будешь прав. А если нет?

Дед Фиогней, рассказывая, играл круглыми розовыми щечками.

— Уполномоченный поглядел на мою Мамельфу да и отступился. Где ее довезешь? Уж больно хворая была, на ногах не стояла.