Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

— А я видал вас в нашем поселке, — удивленно сказал Петр Илариону, когда тот появился в доме, неся в мешке улов.

— Бываю там, покупаю кое-какой продукт, — скупо объяснил Иларион.

Вот на нем да еще на охотнике Галактифоне, по сути, и держится это заброшенное в глухую тайгу селеньице. Они пашут старикам огороды (лошади у них от охотничьего хозяйства), привозят муку, крупу, макароны…

— Едят? — удивился Глазырин. — Макароны-то ведь заводским путем делаются.

— Едят, девка, — незло усмехается Иларион. — Куда денешься.

Во второй маленькой комнате висит Почетная грамота, выданная Илариону за высокие показатели в республиканских соревнованиях охотников. Там же приткнулся в угол старый приемничек — единственный глашатай всех новостей.

— Знают, что в мире делается? — интересуется Глазырин.

— А как же? — отвечает Иларион. — Вчера приходит батя и спрашивает: «Ну что, Израиль-то все ишо шебуршит?»

— А вы, Иларион, не думаете переезжать к нам на стройку? — спросил Петр и увидел, как настороженно повернула голову Полуферья, прислушиваясь, что ответит муж. А тот промолчал. Только чуть повел плечами.

Один за другим стали подходить принаряженные старики и старушки.

Степенно топтались у порога, пока хозяева не приглашали — проходите, гостями будете! — садились в сторонке, помалкивали, глядели.

С улицы прибежала старшая дочка Илариона и сказала Петру, считая его главным:

— Бабка Пелагея желает, чтобы вы пришли к ней.

…Крохотный игрушечный дворик. Цветут анютины глазки, мальвы. Возле низенького пустого сарайчика греется на солнышке белая кошка. Рядом роется в земле такая же белая курица.

Из сеней скособочившегося домишки послышалось бормотание — кто-то выползал через порог. Кошка, жмурясь, чуть подняла голову, а курица, закудахтав, бросилась навстречу хозяйке и стала ходить вокруг, тереться блестящими боками о ноги, обутые в подшитые валенки.

— Ну-ко ты, Анисья, постой-ка соваться-то… — неожиданно громко заговорила старуха, отгоняя курицу.

Она плохо видела, эта бабушка Пелагея, силилась разглядеть гостей в большие, чуть затемненные очки, привезенные ей когда-то Иларионом. Черный платок обрамлял длинное лицо с крупным носом и впалыми щеками.

Фаинку и Петра она усадила на скамейку рядом с собой, а Глазырин сел поодаль на чурбанчик. Сухими пальцами старуха гладила девушку по плечам, по волосам, ласково приласкалась к лицу:

— На вон-те, на вон-те, — громко приговаривала она, потому что сама слышала плохо, — раскрасавица какая девонька… Любишься с ней? — неожиданно повернулась к Петру, и тот покраснел, как клюква.

— Не женатые они еще, — вмешался Глазырин, но бабка не слышала и теперь гладила Петра.

— На вон-те, на вон-те… Раскрасавец какой паренечек, — водила ладонями по упругой загорелой шее, оглаживала крепкие плечи, грудь, застегнула пуговку на рубашке… — На вон-те, на вон-те… Какие люди мне достались!

Петр сидел весь красный, не знал, как избавиться от старушечьей ласки, боялся, что еще чего-нибудь скажет бабка.

И как в воду глядел.

— Спать ко мне идите, под полог, а я к Соломее уползу с клюшечкой, — снова закричала та. — На всем свете одни будете, избеночка моя эвон куды от других отбежала!

Глазырин сердито шагнул к старухе, оттянул ее платок, крикнул в ухо:

— Не женатые они! Поняла? — И отошел, тихонько поругиваясь: — Еще староверкой числится, бесстыжая!..

— На вон-те, на вон-те! Женишок с невестой! — заприговаривала бабка. — Кем робишь? Начальником?

Петр пожал плечами.

— Вроде бы…

— Кем? Кем?

— Начальником! — крикнул Петр и смущенно покосился на Фаинку.

— Сколь получаешь?

— Хорошо получаю!

Петр резко встал, чтобы закончить это «интервью». Но бабка ухватила его за рукав, потянула за сарайчик.

— Кругом-то есть ли кто? — прокричала, безрезультатно озираясь.

Петр огляделся. Кроме Фаинки и Глазырина, во дворе никого не было.

— Нет никого! — прокричал он.

— Галактифон-от, охотник, лучшие покосы себе забрал, — склонившись к Петру, орала бабка. — Царь-воевода он у нас. Весной вспашет людям огородик, а потом они круглый год ему отрабатывают. Картошку роют, капусту солят, в конюшнях чистют…

Она выкричала Петру свои печали, уговаривая:

— Только ты Галактифону-то не скажи. Убьет он меня. Я вот эк-ту молчу, молчу, сказать-то некому…

Петр встревожился, увидев в одном из дворов мужчину. Может, это и есть Галактифон, а бабка кричит на всю деревню.

— Ладно, ладно, понял я, — громким шепотом ответил он и подумал, что не так-то просто здесь все. По сути дела, налицо конфликты старой деревни — кулачок Галактифон и крестьяне, которых он эксплуатирует.

Они еле ушли от бабушки Пелагеи. Она хватала их за руки, плакала беззвучно, прикрывая платком впалый рот.

— Одна я, Петенька, как перстик, одна… Только вон клушка Анисья да кошка Машка…

— А зимой как? — кричал расстроенный Петр.

— Соломея берет к себе. Да в тягость я. Отец у нее, Фиогней.

— Кем кормишься, бабушка?

— Иларион, спаси его господи, всех нас кормит. Случись с ним беда, и мы помрем друг за дружкой…

— Почему из колхоза убежали? — с досадой пытал ее Петр. — Там старики живут, в ус не дуют, пенсию получают.