Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

Хохряков вскакивает на полке, прижимает ладонью широкую улыбку. Как вспомнит он про этот колер, про эти шишечки серебряные, ну, братцы, не может просто! Наводил, наводил их Максим Петрович на стенах да и оставил — уехал в лес, к еловым да кедровым шишечкам. Вот тебе и все!

Записать бы про это в блокнот, да где там! Все трясется, дребезжит в старом двухосном вагончике.

В конце коридора хлопнула дверь. Кто-то быстро шел по проходу, задевая одеждой скамейки. Возле ребятишек на полу шаги притихли. Хохряков увидел, как Галия, порозовев, натянула платок на пополневший живот, проворно соскочила со скамейки и вмиг растеребила ребячью кучку — старших подтолкнула вдоль коридора, младшего захватила под мышку и пошла в соседнее купе.

— Скажите, пожалуйста, где Хохряков?

Галия не успела ответить, кадровик сам откликнулся сверху:

— Здесь, я Зинаида Федоровна.

Он поспешно надел мягкие тапки, купленные женой специально для дороги, и стал осторожно спускаться.

«Ну, братцы!»

Лицо Заварухиной было заплакано. Под глазами вспухли голубоватые мешочки. Хохряков почему-то очень смутился.

Он привык видеть жену главного инженера всегда аккуратно, красиво причесанной. А сейчас ее голова была туго стянута шелковой косынкой и от этого казалась маленькой, узкой, почти неестественной.

— Садитесь, Зинаида Федоровна. Что случилось? — неловко начал он.

Та с укором взглянула на него.

— Знаете ведь, товарищ Хохряков. Не хитрите.

Хохряков смущенно потоптался, хотел примоститься напротив Заварухиной, но здесь, высоко подняв острый подбородок, во всю длину скамейки лежала старая бабка Шарипова. Он не решился ее беспокоить и сел рядом с Зинаидой Федоровной.

Да, конечно, он знал, что случилось.

По всему составу, как перестук колес, быстро пробежала весть о том, что Клавдия Маклакова едет, а у Заварухиных новая ссора. Не спасла белая простыня, которой отгородила свое купе от людских глаз Зинаида Федоровна.

— Чем же я могу помочь? — спросил Хохряков.

— Мне непонятно, — заговорила Заварухина, досадливо поглядывая на людей, которые с интересом прислушивались к их беседе. — Мне непонятно, — повторила тихо, — разве для вас указание треста ничего не значит? Там решили как лучше, а вы по-своему сделали…

Хохряков покачал головой.

— Я все оформил, выдал Маклаковой документы, о работе для нее позаботился…

— Однако она едет в поезде.

Хохряков вздохнул, чуть поведя плечами. Он и об этом много думал на своей верхней полке.

Конечно, нехорошо все идет у Клавдии. После неудачного замужества изменился ее характер, стала дерзка, насмешлива. Иной раз ни к чему замутит мозги какому-нибудь мужику, тот начнет дома рявкать на жену, ловить Клавдию во всех проулках, а она уж и думать о нем забыла, уж другому подмигивает. До дела, правда, не доводит, а смуту сеет, злит женщин понапрасну.

На этот раз все по-иному вышло. Красив Заварухин, а уж о Клавдии и говорить нечего. Хохряков помнит, как однажды главный инженер уставился на нее из президиума. Люди в зале уже пересмеиваться начали, а он все смотрит, никого, кроме Клавдии, не видит. С того и началось… А теперь вон как обернулось — оба виноваты, а казнить одну.

— Зачем вы так, Зинаида Федоровна? Не надо бы так-то, — проговорил Хохряков. — Она, можно сказать, выросла в поезде. И отец ее с этим Горемом ездил, погиб на войне. И мать тоже. Скончалась четыре года назад.

Женщина молчала, растягивая тонкие кружева на платочке.

— А так Клавдия неплохая, — опустив руку на рыжую, торчащую из-под лавки голову пса Абдулки, продолжал Хохряков. — Работать умеет…

Он вдруг умолк, какое-то время сидел, напряженно глядя перед собой в коричневую полинялую стенку вагона. И неожиданно встал.

— Простите, Зинаида Федоровна, — поспешно сел обратно, — мне тут одна мысль в голову пришла.

— Какая? — Хохрякову послышалась надежда в голосе женщины.

Но не скажешь ведь ей, что пришла ему мысль назначить Клавдию командовать столовой. Бывшая заведующая в тайгу не поехала, любого на такую должность не поставишь. А Клавдия — человек свой. Грамотная, настырная. Тут и красоту со счетов сбрасывать не приходится: поедет в орс — чего хочешь добьется.

Ему хотелось сейчас же пойти к Ступину. Но женщина ждала ответа.

— И парторганизация поезда тоже, видимо, легко на это смотрит, — услышал он голос Заварухиной, и ее замечание неожиданно помогло Хохрякову собраться с мыслями, ответить так, как, ему казалось, следовало ответить.

— Не кажется ли вам, Зинаида Федоровна, — волнуясь, начал он, — что главная вина лежит на Валерии Николаевиче. Почему же беспартийную наказывать, а коммунисту потакать. Выгонять из коллектива женщину, чтобы, значит, мужчине было спокойнее. Вот поразберитесь-ка с этим, Зинаида Федоровна. Вы ведь образованная, культурная… У меня всю совесть изъело из-за этой истории, — похлопал себя по груди. — Даже понять не могу, как я согласился увольнять Маклакову. — И признался почти доверительно. — Отлегло, когда узнал, что едет она в поезде!