Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

Сказано это было с ухмылочкой. Петр чувствовал, что в последние дни тракторист не упускает случая подтрунить над ним. Нарочито подчеркнуто величает по имени-отчеству, а раза два без надобности назвал «товарищ начальник». И все из-за того, что Петр решился нарядить его с трактором на болото встречать своих.

— Я и сам собирался, — усмехнулся тогда Федор и пошел, покачивая головой: дескать, разбежался Петр Росляков, да зря, и без него всякий знает, что делать надо.

Максим Петрович не одобрял поведения Федора. Зачем насмешничать над парнем? Он ведь не заносится, наравне со всеми пластается на вырубке с утра до ночи. И решил одернуть Мартынюка:

— Вот именно, Федор, кабы не Петр Николаевич, валялся бы ты сейчас на голом матраце. А в чистой-то постели и настроение у тебя хорошее, гляжу вон, и на шуточки потянуло.

— Я про то и говорю, что кабы не Петр Николаевич…

— Спи уж, Федор, — повернулся на нарах Максим Петрович. — Чего-то ты сегодня впрок наговорился.

Максим Петрович догадывался, что Мартынюк обижен, и без труда угадывал логику его размышлений. Федор — партийный. Раз. Со второго дня войны ездит с этим поездом — два; был простым путевым рабочим, стал шофером, трактористом, механиком — три; избирался в члены постройкома — четыре, Федору, может, и в голову не приходило рассчитывать на должность заместителя Ступина — образование-то среднее, давнее, многое подзабылось. А новым в технике Федор хоть и интересовался, но за книжками долго не сидел, больше любил ходить с Настюрой в кино — ни одной картины не пропускали Мартынюки, если не были заняты на работе. Но когда в Айкашете на собрании объявили, что с головной группой в тайгу едет новый зам — Петр Росляков, — Мартынюк опешил. Максим Петрович видел, как менялось выражение на его крупном лице, как высоко поднялись брови, собрав в складки лоснящийся лоб. Федор оглядел всех в красном уголке и, видно, заметив, что и остальные озадачены, откровенно громко крякнул и, махнув на президиум рукавицей, ушел.

Для всех это назначение оказалось неожиданным, но удивляться было некогда: в Айкашете начались сборы, на участках заканчивались последние работы. Ступин гонял своего молодого зама во все концы, заставлял вести телефонные переговоры с двумя трестами — у самого Ступина больное горло совсем отказало, — в общем, началась передислокация, и тут уж не до обсуждений.

Так что с Федором все понятно Максиму Петровичу. Никогда не скажет Мартынюк прямо, но про себя будет думать: неужели я, старожил поезда, не достоин? Неужели мальчишка лучше меня оказался?

А вот Ступин непонятен Максиму Петровичу. Все-таки молод и неопытен Петр. Как решился начальник послать на новое место сразу двух молодых командиров — бывшего геодезиста своим заместителем и водителя путеукладчика Михаила Козлова — старшим прорабом? Провожая головную группу, Ступин сказал Максиму Петровичу:

— Рад, что вы не ушли из поезда. Надеюсь на вас и на Мартынюка. Приглядите за молодежью. — И добавил невразумительно: — Ладно. Потом разберемся.

«А ребята стараются изо всех сил…» — размышлял плотник.

Почему-то вспомнилось: года три-четыре назад на одной из восточных строек подобрал Петр Росляков забытую на участке взрывчатку с капсюлем, посовался с ней туда-сюда — не знает, где схоронить, везде опасно для жизни людей. Взял и уволок к себе в клетушку — дали ему отдельную комнатку в торце складского барака, чтоб мог готовиться к экзаменам в институт. Положил он взрывчатку под койку, да так и спал две недели, пока не разыскал хозяев. Влепили тогда и взрывникам за халатность, и Петру по комсомольской линии за легкомыслие.

Горемовцы долго подшучивали над ним:

— Ну, Петя, говори спасибо, что неженатый ты, а то было бы пороху!

«Не-е-т, ничего парень… Зря уж ты… к нему… так-то, Федор…» — засыпая, думал Максим Петрович.

Долго отдыхать в белых постелях не приходилось. Только заснут, только засвистят носами — в палатку вваливаются прибывшие из Шурды шоферы, приглашают разгружать привезенные щиты. Пока разгружают — забрезжит рассвет, берут люди топоры да пилы и опять за работу на целый день.

Как-то в обеденный перерыв Петр Росляков предложил Михаилу Козлову походить по тайге, вокруг вырубки.

— Хоть посмотрим, куда приехали, — сказал он.

Шагать по глубокому снегу на узких лыжах было трудно, и Михаил не раз заикался, что пора возвращаться.

— Иди, иди, лентяй! — покрикивал на него Петр.

Наконец Мишка решительно сел на корягу и заявил:

— Дальше не пойду. Тут ку…ку… куклуксклановцев до черта! — еле выговорил, зажмурившись от усилий.

И указал Петру на три огромные ели, сверху донизу покрытые плотным белым саваном. Лишь на самом конце, под острым наконечником белоснежного колпака, зияли у каждой по две темных глазницы.

Петр свистнул от удивления. Сходство было поразительным!

— Вот сейчас я вам наподдаю! — крикнул он и неуклюже пошел к ним через небольшую поляну. Отстегнул лыжу и со всей силой пнул ногой по стволу. Не удержался и завалился в белую мякоть. Сверху крупными лепехами падал снег.