Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

Голос снова исчез. Ступин махнул рукой и замолчал. Заварухин шел за ним, абсолютно уверенный, что если бы дома были оштукатурены, но было бы их вдвое меньше — это не устроило бы Ступина. Да и не только его. Это было бы провалом. Так в чем же дело?

Ступин распахнул дверь и перешагнул порог нового домика. Ислам топил печку, Максим Петрович подгонял раму, стружки спиральками вились из-под его рубанка.

— Здравствуйте, товарищи!

Ступин за руку поздоровался сначала с плотником, потом с печником, огляделся, приложил руку к стене, покачал головой.

— Как же это так все-таки, а? Без штукатурки.

Сказал совсем другим, спокойным тоном, обращаясь к Максиму Петровичу.

— Да ничего, товарищ начальник, дозимуем как-нибудь, — ответил тот.

— Печка новый, дрова многа… — Ислам еще что-то хотел сказать, но не решался.

Ступин обратился к нему сам:

— А вас можно поздравить с пополнением семейства. — И протянул печнику руку.

— Родил? — воскликнул Ислам. — Когда?!

— Вчера, — живо и, как показалось Заварухину, радостно откликнулся Ступин. — Забыл сообщить сразу.

— Парень или девка? — расхрабрился Ислам.

— Вот этого, к сожалению, не знаю, — развел руками Ступин. — А кого вам надо?

— Можна парень, можна девка…

— А вот как вы убережете ребенка в таком доме? — Ступин выразительно кивнул на стенки.

— Э-э-э! Середка класть будем, печка топить будем.

— И все-таки рассчитывать на оптимизм этих людей, на их терпимость — безобразие! — сказал Ступин, когда они вышли из домика на мороз.

После некоторого молчания Заварухин проговорил негромко:

— Не знаю… Возможно, я на месте Рослякова поступил бы так же.

— «Возможно»! — выразительно поднял вверх палец Ступин.

— Да, возможно, — так же тихо, но с нажимом продолжал Заварухин. — Я не уверен, что решился бы и что вообще пришла бы мне в голову эта спасительная мысль.

Главный инженер говорил и мысленно подсчитывал — вот уже трижды удивил его Росляков. Первый раз при отправлении из Айкашета, когда Заварухин прочитал записку, оставленную Петром для Клавдии. «Что еще за новая мода?!!» Мысль выражена не очень солидно, но решительно. Наперекор всем. И Клавдия в Шурде, вместе со всеми.

Затем история с ледовой дорогой. Вспомнив рассказ Гурьянова, Заварухин представил, как Петр отмеривает длинными ногами расстояние от берега до тупика Шурдинского леспромхоза. Не дойдя до места, возвращается и говорит: «Делов-то! Тут и три километра не будет. Ледовую дорогу дней на десять уложить можно».

В те дни и была послана на мост комиссия, которая обнаружила серьезные нарушения в производстве работ и авторитетно заявила, что на мост рассчитывать нельзя.

Гурьянов построил ледовую дорогу за неделю. Работали круглосуточно, повозились с выемкой у берега — мешали топляки, намытые за многие годы и въевшиеся в землю.

И вот дорога работает.

А теперь здесь, с этими нештукатуренными домиками… Опять Росляков.

Осознано им все это? Продумано? Или совершено по какому-то наитию, душевному порыву? Все равно. Еще неизвестно, что лучше. Голову-то и равнодушный человек, если надо, заставит работать, а вот…

— Мы с вами сегодня не находим общего языка, Валерий Николаевич, — услышал Заварухин. — Прекратим этот разговор. А вам, — Ступин повернулся к идущим поодаль Петру и Михаилу Козлову, — на первый раз, учитывая вашу полную неопытность, я делаю пока предупреждение.

— Б-большое спасибо, — сказал Михаил.

Ступин быстро пошел к газику, на котором они прибыли из Шурды.

— А я обед разогрела вам, чаю вскипятила, — растерянно сказала Мария Карповна, поджидавшая их.

— Ах да, конечно, — несколько смутился Ступин и направился в палатку. Заварухин пошел за ним.

Петр и Михаил остались на улице, но их сразу же позвала Мария Карповна.

— Если я сделал вам замечание, это не значит, что вы не должны обедать, — сказал им Ступин.

— Б-большое спасибо, — опять поблагодарил Михаил и повесил полушубок на двустволку.

Ступин, выкладывая из банки куски горячей тушенки, покачал головой:

— Очень уж много у вас самоуверенности, молодые люди!

И стал есть, не сказав больше ни слова.

Глава тринадцатая

Звезды на ясном небе высыпали большие, яркие, а около них манной крупой рассыпалась всякая мелочь. Круглая луна зацепилась за макушку ели и светит оттуда, как фонарь. От ее свечения глубокие тени ложатся возле домиков, возле поленниц. Высокий сучковатый пень отразился на снегу веселым мужиком с раскинутыми руками — будто ловит он кого-то и все не может поймать.

До того тихо в таежном поселке, что ойкнуть громко от такой тишины и красоты боязно: кажется, что в каждом домике услышат, и вскочат, и выбегут на улицу посмотреть, кто это ойкнул.

Тайга стоит тихая и вся голубая. Так бы и войти в нее и задохнуться этой морозной чистотой, да пойти не по искореженной тракторами дороге, а по синенькой тропинке, чтобы по бокам снег с серебристыми искорками да елочки в белых полушалках. Нету такой тропочки в тайгу…

Где-то скрипнула дверь и стукнула — захлопнулась снова. Из тени дома выкатилось черное пятно, заметалось, забегало по кругу, остановилось у пенька и замерло.

— Жданка!