Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

И каждый день на скамейке что-нибудь лежало: то ложки, то подушка, то скалка, то телогрейка. Однажды встали на скамейку новые женские сапожки на высоком каблуке. Простояли целый день, только к вечеру прибежала к вагончику Настюра Мартынова и давай хохотать.

— Ну надо же! А я их не хватилась. Мне Федор сейчас сказал: «Поди-ка, вроде твои сапожки в музее выставлены».

Подобрели, повеселели люди в тайге. От чистого морозного воздуха, от белизны снега, от крепкого аромата сосны. Понравилась им тайга, хотя ютиться в ней приходилось пока тесно, работать — с утра до ночи: и в поселке всяких дел много, и трассу рубить начали.

Даже Александр Прахов изменился в тайге. Нет-нет да и пошутит с кем-нибудь. Колька иной раз ухватит момент, когда отец останется один, подойдет да и смотрит, как тот копается в тракторе или бульдозере. Прахов однажды заговорил:

— Чего пришел?

— Поглядеть…

— Ну гляди, гляди. До дыр-то, поди, не проглядишь?

— Не прогляжу, папка, — встрепенулся Колька и сделал несколько шажков вперед.

Пришла Елена, позвала мужа обедать. Отец больше ничего не сказал, бросил гаечный ключ в ящик и пошел, а Колька побежал в новый домик, где Ислам и Галия клали печь. Здесь и нашла его мать.

— Ты чего же обедать не идешь?

Колька не ответил.

— Печка с нами кладет, — улыбнулся Ислам, принимая от мальчугана кирпич с раствором.

— Пойдем, сынок, покушать надо.

Колька исподлобья взглянул на мать, вытер руки о штаны и вышел на улицу.

— Пообедаешь и снова пойдешь к Исламу, — сказала мать.

Колька опять не ответил.

— Ты чего это, сынок? — тронула его за руку Елена.

Колька остановился и, сглотнув, проговорил:

— Ты никогда не приходи, когда я с папкой разговариваю.

Елена быстро наклонилась, заглянула в его сердитое лицо.

— Папка с тобой разговаривал? — спросила тихонько.

— Ясное дело, разговаривал, — тоже снизив голос, ответил Колька. — Уж совсем помириться хотел, а ты подошла.

Елена прижала к себе сынишку, горячо зашептала в самое ухо:

— Да чтоб я еще когда-нибудь помешала вашему разговору! Да ни разу не подойду, сыночек!

А Колька стал ждать весну. Настоящую. Сейчас хоть и апрель, а снег еще плотно лежит между соснами. Сверху на него накапало, и он стал весь в дырках. Возьмешь в рот ледяную лепешечку, и она похрустывает на зубах, как вафля. На домах сосульки висят длинные, а на вагончике-бане они до окошек доходят, будто седые волосы выросли. Как баба-яга, стоит банька.

В тайгу сейчас не пройдешь. Но Леха говорит, что уже есть проталины. Он принес и поставил на стол в котлопункт самые первые подснежники. Белые-белые, мохнатенькие. Все их нюхают, но они ничем не пахнут, только сырой землей.

Колька ждет такую весну, чтоб можно было уйти в тайгу.

Придет срок, станет папка собираться на охоту. Он еще только онучи будет наматывать, а Колька вперед него выскочит, спрячется где-нибудь да и подглядит, в какую сторону пойдет отец. А потом во всю мочь обежит круг и выйдет навстречу. Можно и Жданку с собой взять.

Папка удивится очень:

«Откуда это ты взялся, сынок?» — «А я, папка, прогуляться пошел, да вот тебя встретил». — «И не боишься один по тайге ходить, сынок?» — «Так Жданка же со мной, папка». — «Не взять ли мне вас с собой на охоту? Вдруг да Жданка медведя поймает или еще какого зверя?» — «Возьми, папка, возьми!»

Дальше идет такое интересное, такое невероятное, что Колька, если думает об этом ночью, вертится в постели, пробуждая мать, а если днем, на улице, — не может идти тихо или сидеть. Он способен думать о таком только на быстром ходу или прыгая по бревнам.

Так появилась у Кольки вторая жизнь. Леха удивлялся, почему это не пристает к нему Колька с книжками, не выпрашивает сказку. Бывают дни, что и вовсе не заглянет в палатку, где Леха живет с другими холостыми строителями. И на ремонтной площадке мальчишки не видно.

Откуда знать Лехе, что Колька решил лишний раз на глаза отцу не попадаться. Зачем дело портить? Вот уж встретятся они в сухой тайге, тогда и поговорят обо всем, и простит папка Кольке все обиды…

Было дело: опрудил его Колька как-то ночью по самую шею. Конечно, никому не понравится. Если бы Кольку кто-нибудь так обмочил, он бы тоже здорово обиделся.

А другой раз, тоже давно это было, до того разбаловался Колька с отцом, что не заметил, как куснул его за ухо. Только что кровь не пошла, а здорово покраснело ухо.

Вот после того случая пуще всего рассердился папка. Потому что дальше, как ни старался, Колька ничего припомнить не мог. Папка не стал с ним играть и разговаривать. Пальцем его никогда не тронул, а только играть не стал. И разговаривать…

Чтоб скорее шло время до той весны, Колька думал и о другом. Вспоминал, как в марте приезжал из шурдинского интерната Олежка Чураков. Вот уж полазили они по бревнам! Олежка здорово ревел, когда его снова отправляли в интернат. В тайге ему нравится больше, чем в школе. Леха-механик сказал Олежке, что, когда учеба кончится, всех ребят из Шурды привезут сюда на вертолете, потому что болота развезет. Тогда Олежка согласился. Леха обещал и Кольку на вертолете покатать.

Уж скорее бы развозило эти болота!