Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

— Так вот и скажи ты мне: как это можно любимого человека и дитя так терзать? И нас всех, — она кивнула на окно, на поселок, — с толку сбил, о нем же еще и заботиться заставляет, — и шлепнула ладонью по столу. — Я вот по-другому с ним поговорю!

Елена сказала непривычно решительно:

— Не надо.

Баба Лиза удивленно взглянула на нее.

— Выберу момент, — проговорила Елена, — сама все ему скажу.

Глава пятнадцатая

Хохрякову под отдел кадров выделили маленькую комнатушку в одном из бараков. Справа, в угол, он поставил облупившийся от постоянных дорог сейф, а слева — такой же неказистый шкаф со стеклами в белых волнистых разводах. Возле окна долго устанавливал дряхлый дубовый стол, подкладывал сплющенные спичечные коробки и, опершись руками в столешницы, пробовал, крепко ли стоит. Ничего, крепко. Недаром в войну под него прятался от бомбежки дед Кандык.

Об этой истории кадровик узнал на общем собрании, которое провел по дороге из Айкашета в Шурду. В шестой вагон тогда набилось много народу: все устали от долгой поездки, наскучило глядеть в окно, слушать байки… Обрадовались, что собирают беседу. Мест, конечно, не хватило, и Хохряков пообещал повторить ее на следующий день в другом вагоне. Так и сделал.

Это были два долгих вечера волнующих воспоминаний. Говорили даже те, из кого в обычное время слова не вытянешь. Хохряков, торопясь, записывал в свой блокнот, что казалось ему значительным, интересным. Потом достал из пакета пожелтевшие от времени, протертые на сгибах документы, и люди бережно передавали их из рук в руки…

Вот тонкая потрепанная тетрадочка со списком работников Горема тех далеких лет. Чернила выцвели, порыжели.

— Товарищи, — в полной тишине говорил Хохряков. — Обратите внимание на галочки и кружочки возле фамилий. Если галочка — ранен, если кружочек — убит.

Много таких знаков в списке…

С трудом читали полустершийся, подклеенный Хохряковым рапорт тогдашнего начальника поезда о погибших.

«Убит при восстановлении линии связи на участке Орша — Витебск, попав на минное поле…», «Убит шрапнелью в грудь на станции Гусево…», «Убита пулей в поясницу на станции Осиповка…».

— А это, товарищи, фотографии тех времен. Посмотрите, может, узнаете кого.

— Так это ж я молодой! — удивленно воскликнул главный механик Чураков, вглядевшись в пожелтевший квадратик. — А это связист наш, Саша. Погиб…

— А фамилия, фамилия у Саши какая? — пытал Хохряков, держа карандаш наготове.

— Не припомню.

— Такая же, как у меня, — узнав паренька на снимке, сказал Александр Прахов. — Мы с ним из одной деревни.

Тут же нашли в старых списках двух Праховых: одного в кружочке, другого — с галочкой.

— А тебя, выходит, ранило, Александр Егорыч? — расспрашивали люди. — Галочка у тебя поставлена.

Прахов скупо рассказал. В сорок третьем восстанавливали небольшой мост. Срок был дан малый, армейское начальство торопило, к утру надо было пропустить на передовую состав с солдатами и оружием. Сделали, а все-таки засомневались. Решили для проверки прогнать через мост паровоз с двумя теплушками. Поехали. Уже до середины добрались, как вдруг мост стал разъезжаться под колесами — видно, была в свое время какая-то скрытая поломка…

— Никто не погиб?

— Не без этого, — вздохнул Прахов.

— А ты как спасся, Александр Егорыч?

— Я в тамбуре стоял. И вдруг в воде оказался. Будто с катушки съехали. А паровоз оторвался, успел проскочить через мост.

— Товарищи! Комсомольца Прахова в числе других горемовцев наградили тогда за спасение многих людей, — сообщил Хохряков. — Чтобы сберечь воинский эшелон, они рисковали своей жизнью. А мост к утру восстановили.

Хохряков говорил, а сам всматривался в лица молодых. Пусть знают, пусть ценят…

— Иван Матвеич, а помнишь дубовый стол, под который ты от бомбежки прятался? — обратился кто-то к деду Кандыку.

Оказавшись в центре внимания, старый путеец не растерялся, сочинил такую историю, что стены тряского вагончика чуть не разлетелись от громового хохота.

— А где тот стол? Где стол-то? — допытывался Хохряков, впервые услышав такое.

— Да ему уж в обед сто лет, а вроде опять с нами едет, — неопределенно ответили ему. — Вроде погрузили в теплушку.

Как сохранился этот стол из поездного имущества, которое не раз горело, разлеталось от бомб, оставалось в окружении — никто толком сказать не мог. Хохряков, как только приехал в тайгу, разыскал его и записал в своем дневнике: