Отпущение грехов

Майра смиренно приняла угощение. На самом деле она не была голодна, однако он целых десять минут разыскивал все это, и отказываться было бы невежливо. Она деликатно отхлебнула молоко и погрызла крекер, не зная, что и сказать. Но мистер Уитни сам разрешил это затруднение, снова исчезнув, — на этот раз он взбежал по широкой лестнице, разом перепрыгивая по четыре ступеньки, — и его лысина на мгновение странно блеснула в полутьме.

Медленно текли минуты. Майру обуревали возмущение и недоумение: ну почему, в самом деле, она должна сидеть на высоком неудобном стуле посреди этого огромного вестибюля и грызть крекеры? Где и в каких правилах хорошего тона сказано, чтобы так принимали невесту?!

Когда на лестнице раздался знакомый свист, сердце ее дрогнуло от радости. Это был наконец Ноултон, и едва он увидел ее, у него даже рот раскрылся от изумления:

— Майра!

Она аккуратно поставила миску и стакан на ковер и, улыбнувшись, поднялась со стула.

— Как?! — воскликнул он. — Мне никто не сказал, что ты уже здесь!

— Но твой отец… он же меня встретил.

— О господи! Он, видно, пошел наверх и уже забыл обо всем на свете. Это он заставил тебя есть эту ерунду? Почему же ты не отказалась? Сказала бы, что не хочешь…

— Почему?.. Сама не знаю.

— Ты не обращай на него особого внимания, дорогая. Человек он очень забывчивый и кое в чем несколько странный, но ты к нему привыкнешь.

Он нажал кнопку звонка. Появился слуга.

— Проводи мисс Харпер в ее комнату и прикажи, чтобы туда же принесли ее саквояж… Да, и остальной багаж тоже, если его туда еще не доставили.

Он повернулся к Майре:

— Дорогая, как жаль, я не знал, что ты уже здесь. Сколько же ты ждала?

— Ах, всего несколько минут.

На самом деле как минимум двадцать, однако она решила, что лучше немного слукавить. Хотя у нее все же возникло странное чувство неловкости.

Через полчаса, когда она, стоя перед зеркалом, застегивала последний крючок на вечернем платье, предназначенном для званого ужина, в дверь постучали.

— Майра, это я, Ноултон. Если ты в принципе готова, пошли заглянем на минутку к маме.

Она бросила одобрительный взгляд на собственное отражение и, выключив свет, вышла в коридор. Ноултон повел ее по центральному проходу в другое крыло дома; там, остановившись перед одной из дверей, он распахнул ее, и Майра попала в удивительную, фантастическую комнату, ее юные глаза раньше ничего подобного не видывали.

Это был просторный роскошный будуар, отделанный, как и вестибюль, темными дубовыми панелями, несколько ламп заливали его своим мягким оранжевым светом, который размывал все линии, превращая их в расплывчатый янтарный контур. В огромном кресле, заваленном подушками, восседала могучая старая дама с ослепительно-белыми седыми волосами, с тяжелыми чертами лица, чувствовалось, что она обосновалась тут уже много лет назад. Дама была задрапирована в затейливо скроенный пеньюар из муарового шелка, она дремала, откинувшись на подушки, полуприкрыв глаза, а ее крупный бюст то вздымался, то опадал под этим черным неглиже.

Однако необычной комнату делало совсем не присутствие дамы, на ней взгляд Майры задержался очень недолго, поскольку ее совершенно заворожило окружение владелицы будуара. Ибо и на ковре, и на стульях, и на диванах, и на большой кровати под балдахином, и на мягчайшем пледе из ангорской шерсти перед камином расположилась огромная компания белых пуделей. Одни сидели, другие лежали, эти бодрствовали, те дремали. Их тут было чуть ли не две дюжины, с курчавыми челками, нависшими над их печальными черными глазками, и широкими желтыми бантами, которые украшали гордые шеи. Едва Майра с Ноултоном вошли в комнату, как поднялся переполох; все холодные черные носы были задраны кверху, из двадцати одной глотки исторглось отрывистое стаккато лая, и комнату наполнил такой галдеж, что Майра даже чуть отпрянула в полном смятении.

Однако от всего этого гама веки сонной толстухи лишь легонько дрогнули, и, приоткрыв глаза, она низким сиплым голосом, который тоже, странное дело, был каким-то лающим, рявкнула: «А ну, ишь!» — и гомон тут же стих.

Два не то три пуделя у самого камина тут же с упреком посмотрели друг на друга своими бархатными глазками и, улегшись с легким зевком на пол, мгновенно слились с белым ангорским пледом; а взъерошенный клубок на коленях у дамы зарылся носом в сгиб ее локтя и снова уснул, так что, если бы не эти пятна белой шерсти, раскиданные тут и там по комнате, Майра могла бы решить, что все эти пудели ей просто померещились.

— Мама, — сказал Ноултон после секундной паузы, — это Майра.

Лишь одно слово было произнесено хриплым басом:

— Майра?!

— Она к нам в гости приехала, помнишь, я тебе говорил.

Миссис Уитни подняла свою крупную руку и устало провела ладонью по лбу.

— Дитя мое! — сказала она, и Майра вздрогнула: голос ее снова был похож на утробное рычание. — Что, собралась замуж за моего Ноултона?

Майра было подумала, что, пожалуй, рановато это обсуждать, однако все же кивнула:

— Да, миссис Уитни.

— Сколько тебе лет?

Вопрос был весьма неожиданным.

— Двадцать один, миссис Уитни.