Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Мы шагаем по англичанам, лежащим в коридоре, которые, в промежутках между иками, рассказывают друг другу рецепт рождественского пудинга. Перешагиваем через стюарда, уткнувшегося рожей в черничный пирог. Но вот и наши каюты. Я добираюсь до жилища Старика. Нас швыряет к противоположной переборке. Дверь каюты «Цветок Франции» становится люком чердака, затем подвала. Мы сидим на ней. Наконец «Мердалор», как бы устыдившись этакой вольности, находит себя. Мы сидим на ковре в коридоре. Девчонка смеётся, потому что у неё в руке моя туфля. У меня кровь на руке. Какой-то острый предмет слегка задел моё мясо. Этим предметом оказалась медная табличка, сорвавшаяся с двери. Надпись «Цветок Франции» выгравирована на фривольном английском языке. Цветок с шипами. Я встаю, чтобы повесить табличку на место, как вдруг крутое пике перемещает нас на четыре метра на пятой точке опоры.

— Прямо тобогган какой-то, — замечает мисс Ворчунья. — Вот потеха! Нам повезло, да, Сантонио? Не часто же бывают кораблекрушения?

— Нет, не часто, — говорю я, — у нас привилегия.

Воспользовавшись затишьем, я встаю на ноги. Медная табличка всё еще у меня в руке. Я собираюсь прикрепить её к двери, как вдруг обнаруживаю нечто невероятное. Нечто поразительное! Не волнуйтесь и вытрите слюну, которая стекает вам на подбородок, я вам подсвечу, как говорят осветители. Позвольте мне вам только заметить, что на «Мердалоре» кают-люкс не много, на них не ставят простых номеров, а дают какое-нибудь поэтическое название, как, например, «Цветок Франции»… Соседняя каюта носит название «Утренняя заря». Так вот, держитесь крепче: на обратной стороне таблички, которую я держу в руке, тоже выгравировано «Утренняя заря». Вы за мной успеваете с вашими тормозами? С одной стороны, «Цветок Франции», а с другой — «Утренняя заря», поняли? Не надо объяснять? Нет? Хорошо. Вы меня знаете. Когда мне кричат: «Всё путём?», я отвечаю: «Банания!»[100]

Тут же ваш дорогой Сан-А бросается к двери с табличкой «Утренняя заря», снимает её и зырит на обратную сторону. Десять из десяти, комиссар! На обороте второй таблички написано «Цветок Франции».

Из этой двойной игры с табличками следует, что достаточно их перевернуть (на что потребуется всего шесть секунд), и кабины поменялись местами. В длинном коридоре такая перемена просто остаётся незамеченной.

— Чем ты занимаешься, Сантонио? — спрашивает мисс Качка.

— Отдаю должное твоей проницательности, моя птичка. Ты права: хитрость имеется.

Глава 28

Несмотря на заносы и шатания, я перемещаюсь от каюты «Цветок Франции» к каюте «Утренняя заря» и обратно, не переставая удивляться сходству, которое обнаруживается между ними. Мимикрия полная, братцы! Та же мебель, та же драпировка, такие же шторы, идентичные картины. Филлипина[101]. Две части одного ореха! Два веретена! Даже туалетная бумага в сортирах одного цвета. Как будто это сон. Настоящий сон!

— Что я тебе говорила, Сантонио: как моя японская коробочка! — радуется мисс Косичка.

Это неожиданное открытие действует как допинг на моё серое вещество. Его Величество Случай, не так ли? Как произведение искусства иногда. Представляете, нужен был шторм, чтобы я сунулся носом в это колдовское! Спасибо, Нептун!

Тем временем бог океанов продолжает бушевать! Надо же, циклонический тайфун! И гоп, американские горки, большая восьмёрка! Нас уносит в водяные кратеры! Да, это не море блаженств, поверьте! Оно вздымается, несётся вниз, мы падаем. У нас всё трещит по швам, мы все в шишках и синяках! Мы цепляемся друг за друга! Сбиваем людей в коридорах! Некоторые из них вылетают из своих кают, словно стальные шарики из пускового устройства электрического бильярда. Мы им влындиваем по чану. Бум, неожиданно, прямо в хрюсло! Гора вопящего мяса!

Одна толстая испанская горничная въезжает мне в живот! Я едва успеваю чихнуть в её жирные волосы, как взум-м! Она уже исчезла, вновь унесённая бортовой качкой, или килевой, или неизвестно какой. Картина дантовская, мои кисоньки! Фантасмагоричная! Гляди-ка, а вот и паралитик нарисовался в своём кресле на колёсах, должен вам сказать. Он летит из самой глубины коридора. Он воет как пикирующий бомбардировщик «Штука» во время войны. Его хромированное кресло превратилось в адский болид. Он несётся на такой скорости, что уже не остановишь.

— Берегись! Берегись! Берегись! — кричу я Мари-Мари.