Отравленные слова

Я ведь не знала, что с этими его ласками было что-то не так. Для меня это было то же самое, что объятие, поцелуй, рукопожатие. Я была ребенком, а он – взрослым. Взрослые по своей природе знают, что делают, и учат нас, мальчиков и девочек, что такое хорошо и что такое плохо. Он сказал, что это доказательство моей любви к нему, наша с ним игра, наш с ним общий секрет – только для нас двоих, о нем нельзя было никому рассказывать. Иногда мне не нравилось то, что он со мной делал, и тогда я закрывала глаза и думала о чем-то другом. Я представляла, что играю с Эвой, или проваливалась в сон. А потом в школе нам рассказали про секс, парни стали об этом шутить, подруги стали со мной откровенничать, из рук в руки стали переходить открытки и журналы. Тогда я начала понимать, что тут что-то не то, мне стало плохо, я начала его избегать. Я запиралась в душе, баррикадировала дверь в свою комнату стулом, а когда он звал меня к себе и хотел остаться со мной наедине, выдумывала отговорки. Мы с ним играли в кошки-мышки, и временами мне приходилось притворяться, чтобы не разозлить его. И то ли он сам понял, что со мной происходит, то ли был потрясен, увидев, что я уже не ребенок. Мы отдалились друг от друга. Он перестал мной интересоваться, и, несмотря ни на что, меня это ранило: это значило, что он больше не любит меня, как раньше. Он больше не улыбался, глядя на меня, не хотел быть со мной, не хвалил меня, не покупал мне мороженого, не шутил со мной и не говорил, что я умница и красавица. Я перестала быть его любимой девочкой.

Когда он впервые применил силу, это застало меня врасплох. Я совсем не ожидала. Это было так внезапно, что мне стоило усилий понять, что произошло, и какие у этого были последствия, и что случилось потом. Это было летом, мне было четырнадцать. Лето было долгое и скучное, со множеством пустых часов, которое нужно было чем-то заполнить. Мои друзья разъехались, Эва уехала в лагерь, а меня не пустили, поэтому его предложение было как глоток свежего воздуха. Небольшая поездка на машине – всего на пару дней, только мы вдвоем. Мне об этом сказала мама, и я поверить не могла.

– Ты уверена, что это папина идея?

Мама была очень довольна: она радовалась так же, как и я, потому что любила, когда семья проводит время вместе.

Я должна была помогать ему, мне полагалась роль лоцмана, штурмана, кого-то в этом роде. Ему нужно было по работе съездить на юг, а у меня не было ни уроков, ни дел, так что можно было спокойно уехать из Барселоны и отвлечься ненадолго от телевизора и ругани с близнецами. Мы поехали в Гранаду по Коста-де-Леванте, только мы с ним вдвоем. Кажется, я помню вечерний запах жасмина и обжигающий ветер. Нам было весело, мы съели гаспачо и жареную рыбу в пляжном ресторанчике в Альмерии, а потом он отвез меня на красивый нудистский пляж с белым песком на Кабо-де-Гата. Мы вместе искупались, он сделал много моих фотографий. Вечером он пообещал, что завтра мы будем в Гранаде, посмотрим на Альгамбру и сады Хенералифе. В отеле нам дали ключи от номера, и я заметила, как парень на ресепшене подмигнул носильщику – может, решил, что я его девушка. Я рассмеялась. Дальше помню плохо. Не помню, большая у нас была комната или маленькая, стены белые или в цветочек, был ли там стол или диван. Может, я стерла все это из памяти: дальше было столько ночей, что первую уже и не вспомнить. Я спала и вдруг почувствовала тяжесть на постели возле себя. Его руки касались меня, гладили. «Не говори ни слова, я очень люблю тебя». Но я испугалась, его ладони сжались, больно схватили меня. Я застыла, стала плакать: я не хотела. «Не плачь, это очень приятно, вот увидишь». Он сделал мне больно, на простыне остались кровавые пятна. На следующий день мне было страшно открыть глаза, я думала: может, это кошмар, может, я все это выдумала, – но потом подняла одеяло и увидела кровь. Он тоже побледнел. «Скажешь, что у тебя начались месячные», – приказал он сухо, как будто ничего не случилось.

Я залезла под душ и долго-долго стояла под струями воды. Я чувствовала себя грязной, чудовищно грязной, и чем больше я старалась отмыться, тем грязнее казалась самой себе. Я была уверена, что все всё поймут, что у меня всё на лице написано, что я сейчас выйду из номера – и все станут показывать на меня пальцем и кричать: «Плохая, плохая». Но никто ни о чем не догадался, и он заставил меня поклясться, что я никогда никому не расскажу, потому что никто все равно не поверит. И я не рассказала, потому что думала, это не повторится, и потому что хотела забыть об этом. Лучше бы я рассказала, лучше бы всему свету раструбила. Я бы тогда сейчас не сидела тут взаперти и не ждала бы, пока пуля положит конец всему, что началось той ночью в Альмерии.

Я так и не увидела Альгамбру и умру, не увидев ее. Ну и хер с ней.

19. Эва Карраско