Отравленные слова

Это вновь произошло на Рождество. В разгар каникул, вся семья была дома, посреди гостиной стояла наряженная елка, под ней громоздились подарки в разноцветной оберточной бумаге. Я заметила, что во время обеда он пил. Ел мало, а выпил много. И все смотрел на меня, а потом на дядю Иньяки, то на меня, то на него, и повторял: правда же Барбара у нас красотка? А Иньяки отвечал, что да, что я уже совсем взрослая. Он выпил очень много, от него разило спиртным. Когда все гости разошлись и мама тоже с нами попрощалась (ей пора было на работу), меня пронзило предчувствие. «Тебе сегодня тоже надо на работу?» – «Да, милая, если б ты знала, как не хочется…» Это было дурное предзнаменование. Он поймал меня в коридоре, я не успела уйти к себе и запереться на ключ. Потащил к себе в спальню, подальше от комнаты близнецов. «Что у тебя было с Мартином Боррасом? – Он прижал меня к стене. – Что ты ему позволила, как далеко у вас с ним зашло?» Не знаю, откуда он знал про Мартина, что Мартин мне нравится, что мы встречаемся, но он знал все. «А с Хесусом Лопесом? Думаешь, я идиот? Хочешь, скажу тебе, кто ты такая? Хочешь? Я же не слепой, отлично видел, как ты весь вечер флиртовала с Иньяки. С Иньяки ты тоже спала?» Он прижался ко мне, я стала отнекиваться, говорила, что не хочу, просила его отпустить меня, и тогда он меня избил – так сильно, что я потеряла сознание и пришла в себя уже в своей постели. Все болело, кружилась голова. Все тело у меня было в синяках. Он помыл меня, помазал йодом и мазью, принес мне чаю. Он был в отчаянии, в слезах, алкоголь уже выветрился. «Прости меня, – твердил он, – прости, милая, я не хотел делать тебе больно, я потерял голову. Если мама узнает, она расскажет полиции, меня посадят в тюрьму, и тогда она никогда тебя не простит. Ты же не хочешь разрушить нашу семью? Правда же?» Он так убивался, так раскаивался, что мне стало его жаль, и я никому ничего не рассказала. Я была растеряна, не знала, как быть.

А через месяц, когда я уже почти оправилась и забыла про осторожность, он дождался, пока мама уйдет на работу, а близнецы лягут спать, пришел ко мне и встал в дверях – я не успела запереться. Мне было ужасно страшно. «Барбара, детка, я не хочу, чтобы в этом доме запирали двери. Ты разве не видишь? Мне от этого только больше хочется войти. Ты заигрываешь со мной, да? Знаешь, что я очень тебя люблю, что теряю голову из-за тебя. Я просто хочу защитить тебя, чтобы с тобой ничего не случилось. А ты такая наивная, не можешь взять себя в руки, ты же такое любишь, да?» Он говорил все это, а сам подталкивал меня к кровати. Страх парализовал меня, а он шептал мне на ухо, что, если мама узнает, он скажет ей правду: что я его соблазнила, что в глубине души я желала этого, что искала этого с самого детства, потому что я плохая. И тогда мама умрет от отвращения. А я же не хочу убивать ее, правда?

Это было начало конца. Я жила в постоянной тоске и тревоге, следила, как бы не оставить дверь открытой, врала, выдумывала разные предлоги, чтобы поменьше бывать дома. Искала спасения в объятиях Мартина Борраса или в музеях с Хесусом Лопесом. Учиться я была не в силах, я была сама себе отвратительна, а поделиться было не с кем: подруг у меня не было. Потому-то я выгнала Эву, оттолкнула ее: она была сообщницей моего отца. Эва его обожала, восхищалась им, а он уже начал промывать ей мозги и настраивать ее против меня. Она бы в жизни мне не поверила. Я хотела было открыться Хесусу, но не смогла, попыталась заняться любовью с Мартином Боррасом – но и это не удалось. Я чувствовала себя все более грязной, все более одинокой. «Ты выбрала дурную дорожку, ты плохо кончишь», – твердил он мне с ветхозаветным пылом, глаза его метали молнии. Я все терпела и терпела, не решаясь ничего предпринять, а ситуация становилась все хуже, я полным ходом мчалась к катастрофе. А потом настал вечер субботы.