«Отреченное знание». Изучение маргинальной религиозности в XX и начале XXI века. Историко-аналитическое исследование

Безусловно, Кулиану опирался на массу работ по разбираемым темам и хорошо ориентировался в проблемах историографии и первоисточниках. Но основой его исследований стали личные размышления и разработки, по мнению некоторых современных ученых, не потерявшие актуальности до сих пор. Так, друг Кулиану Моше Идель в работе 2005 года прямо называет его «ведущим исследователем гностицизма»[781] и использует некоторые его идеи для исследования каббалы. Причем, сравнивая труды Кулиану с работами Элиаде и Шолема, Идель отмечает превосходство идей чикагского религиоведа над разработками представителей круга Эранос[782]. Воутер Ханеграафф использует работы Кулиану как авторитетные источники по ренессансной магии[783] и гностицизму[784]. Другие авторы подходят к его наследию более критично. В рецензии на «Эрос и магию в эпоху Ренессанса», представляющей интерес еще и потому, что она была написана спустя шесть лет после выхода книги и два года после смерти Кулиану, Дуэйн Осхейм (Duane Osheim) отмечает, что теории Кулиану тяжело понять из‐за признания за Эросом и магией реальной силы в современности, и суммирует претензии к подходу Кулиану к ренессансной магии в следующем пассаже:

Без должной рефлексии Кулиану принимает спекуляции о трансовых состояниях, вызванных наркотическим опьянением; он уравнивает магию в представлении ученых и народную магию, что заставляет историков, изучающих общество, поежиться; он игнорирует возможность того, что все известное нам о колдовстве было лишь творением ученых-теологов. Ценность этой работы сводится к тому, как прекрасно эрудированный историк античной религии с помощью своих знаний о прошлом находит смысл в современных моральных, политических и религиозных дилеммах[785].

Любопытно сравнить подход Кулиану к ренессансной магии с рассмотрением того же периода в творчестве других исследователей. В одной из самых последних работ, посвященных феномену магии в западной культуре, Брайан Копенхейвер (кстати, ни разу не обратившийся к трудам Кулиану) анализирует тот же период, но приходит к противоположным выводам. Если для Кулиану центральным в магической теории эпохи было представление о фантазмах, а главным его актором был Джордано Бруно, то для Копенхейвера вся история магии есть следствие развития научной и философской мысли, в первую очередь трудов Плотина и Аристотеля. В работах Копенхейвера магия лишается того романтического ореола, который приписывает ей Кулиану, превращаясь лишь в этап в истории научно-философского познания мира. Роль же столь любимого Кулиану Бруно Копенхейвер расценивает совсем по-иному. Бруно для него творец нового типа магии, в корне отличного от магической теории Фичино и общей традиции поздней Античности — раннего Нового времени. Его мнемотехнические практики, направленные на актуализацию воображения, не имеют ничего общего с неоплатонической теорией цепей бытия и систем подобий, присущей магии Ренессанса. Бруно создавал свою магию как альтернативный устоявшейся картине мира научно-философский проект.

Для него магия была достаточным мотивом для того, чтобы провести инновацию в метафизике. Поскольку преобладающие метафизические системы — как аристотелевские, так и платонические — были построены в соответствии с конечным, иерархическим космосом, имеющим центром Землю, потеря центра и его растворение в безграничности потребовали новой системы, различные версии которой и создавал Бруно, колеблющийся между атомизмом и пленистическим монизмом. Эти новые планы открывают место для магии нового вида[786].