«Отреченное знание». Изучение маргинальной религиозности в XX и начале XXI века. Историко-аналитическое исследование

В противовес классическому подходу во второй половине XX века появляется так называемая «антропология опыта»[796], наиболее известным представителем которой является Карлос Кастанеда. Для Хантера Кастанеда — самый яркий пример новой тенденции в антропологии. Появление антропологов-шаманов сняло с исследователя табу на описание личного опыта, полученного во время участия в различных ритуальных и иных практиках изучаемой группы. До второй половины XX века писать о личных переживаниях было дурным тоном, и многие антропологи вынуждены были замалчивать их, хотя этим, по мнению Хантера, значительно обедняли свои описания. Даже у классиков дисциплины в текстах можно наткнуться на описания личных переживаний, на которых, разумеется, не акцентировалось внимание. Очередным этапом в истории антропологии паранормального становится так называемая «трансперсональная антропология», включающая гипотезу трансперсонального уровня психики в качестве базиса для описания явлений, которые выходят за рамки, объяснимые современной научной картиной. Как следствие, для антропологов открываются иные сферы исследований, такие как телепатия, телекинез, опыт вне тела и т. п., причем фокус-группами для исследования подобных тем могут быть не только племена Новой Гвинеи или Африки, но и представители западной цивилизации, имеющие, по их собственному признанию, такой опыт. Именно за такими исследованиями Хантер видит будущее антропологии и активно продвигает их изучение на страницах своего журнала.

Представляется, что явления, подобные «Парантропологии», вполне вписываются в рамки американского подхода[797] и в ближайшем будущем станут неединичными. Уж очень сильно они соответствуют неким аспектам Zeitgeist современности.

Не менее показательным примером являются труды Г. А. Мэйги — историка философии и специалиста по Гегелю. Начиная с ранних работ, посвященных связям философии Гегеля с западным эзотеризмом, Мэйги не раз выделял значимость гнозиса как особого опыта, раскрывающего высшее знание[798], подчеркивая, что именно этот опыт лежит в основе западного эзотеризма, обозначаемого им поначалу как «герметическая традиция»[799]. Любопытно, что идею «герметической» традиции Мэйги, по его собственному признанию[800], заимствует у Йейтс. Для него носители этой реально существующей традиции

обычно отрицают ту форму мистицизма, которая останавливается на божественной «тайне», и утверждают вместо этого, что возможно актуальное, дискурсивное знание природы Бога в противоположность простому переживанию непосредственного опыта… Герметизм можно рассматривать как позитивную форму гностицизма, позитивную настолько, что она не очерняет творение, но приписывает ему центральную роль в бытии Бога[801].

Но вплоть до последнего времени Мэйги не разрабатывал единой системы интерпретации западного эзотеризма, пока перед ним не встала задача составления и редактирования кембриджского сборника, посвященного одновременно и западному эзотеризму, и мистицизму, своего рода «суммы современного состояния исследований»[802] темы. Для выполнения такой сложной задачи была необходима теоретическая рамка в форме вводных замечаний, в которых в завершенном виде и оформилась теория Мэйги.

Основной его идеей является объединение двух крайних форм исследования: религионизма, строящегося на эмпатии, и методологического агностицизма. По Мэйги, оба они несут немало положительных черт. Агностицизм заставил нас вновь обратиться к первоисточникам западного эзотеризма, изучив их с применением всех наработок современной гуманитарной мысли, религионизм же не позволяет скатиться в постмодернистский релятивизм, утверждая реальность некой основы как у религии, так и у эзотеризма.

Эти достоинства Мэйги предлагает объединить в своем «синтетическом подходе». Для него эзотеризм является особым типом миросозерцания, характерным для культуры, предшествующей модерну. Его отличия от мировоззрения эпохи модерна можно суммировать следующим образом: эзотеризм полагается на традицию, культивирует качественный подход в понимании природы, опирается на субъективные переживания, открывающие иную реальность. При этом Мэйги уже Аристотеля относит к иному, неэзотерическому типу мировоззрения, поэтому эзотеризм не стоит воспринимать лишь как хронологический предшественник модерна. Скорее этот тип миросозерцания всегда неявно присутствовал в западной культуре, но лишь философия Нового времени смогла очертить его контуры, определив своим главным антагонистом. Для Мэйги