Отрицание смерти

Что мы подразумеваем под живой истиной творения? Мы должны понимать мир в том виде, в каком он представляется людям, находящимся в состоянии относительной подавленности; то есть, как он может предстать перед существами, которые оценили свою истинную ничтожность перед лицом всеподавляющего величия Вселенной, невыразимого чуда даже единственного созданного объекта. Вероятно, это так и представлялось самым первым людям на планете и тем сверхчувственным типам, которые становились шаманами, пророками, святыми, поэтами и художниками. Что уникально в их восприятии реальности, так это то, что оно живо для тревоги, присущей творению: Сильвия Плат как-то назвала Бога «Королем тревоги». А тревога, естественно, королева гротеска. Что мы должны ожидать от мироздания, в котором обычная деятельность состоит в том, чтобы организмы рвали друг друга на части любым возможным способом – кусая, разрывая плоть клыками, размалывая кости, с жадностью толкая мякоть дальше по пищеводу, соединяя ее сущность со своей собственной, а потом испражняя остатки со зловонием и газами. Каждый стремится поглотить других, являющихся для него съедобными. Комары раздуваются от крови, личинки, пчелы-убийцы, атакующие с яростью и демонизмом, акулы продолжают рвать и глотать, хотя их самих разрывают на части, не говоря уже о ежедневном расчленении и смертях в самых разных «природных» катаклизмах и несчастных случаях: после землетрясения в Перу под завалами погибло 70 тысяч человек, только в США каждый год более 50 тыс. смертей в автокатастрофах, после цунами в Индийском океане утонуло более четверти миллиона. Мироздание – это кошмарное зрелище, происходящее на планете, которая на протяжении сотен миллионов лет была пропитана кровью всех его созданий. Самый трезвый вывод о том, что на самом деле происходит на планете в течение трех миллиардов лет, состоит в том, что она превращается в огромную компостную яму. Но солнце отвлекает наше внимание, всегда иссушая кровь, заставляя расти живые организмы, и своим теплом дает надежду, которая приходит вместе с комфортом и экспансией организма. «Cолнце сжигает меня, и заставляет меня влюбиться», как выразился Микеланджело.

Наука и религия сливаются в критике притупления восприятия такого рода истины, и наука предает нас, когда желает впитать эту истину в себя. Здесь заканчивается критика всей бихевиористской психологии, всех манипуляций людьми и всякого принудительного утопизма. Эти методы пытаются создать мир, отличный от того, который есть сейчас, запретить его гротеск, открыть «правильное» состояние человека. Психолог Кеннет Кларк в своем недавнем президентском обращении к Американской психологической ассоциации призвал к созданию нового вида химического вещества, которое ослабит агрессивность человека и сделает мир менее опасным. У уотсонов, скиннеров, павловых – у всех есть свои идеи, как сделать мир мягче. Даже Фрейд – просветитель, который, в конце концов, хотел увидеть более разумный мир и, казалось, был готов, чтобы наука впитала живую истину, если бы только это было возможно. Однажды он размышлял, что для того, чтобы действительно изменить ситуацию с помощью терапии, нужно подвергнуть ей огромные массы людей; и что единственный способ сделать это – смешать медь внушения с чистым золотом психоанализа. Другими словами, посредством переноса принудить мир к меньшему злу. Но Фрейд понимал, что это не сработает, поскольку постепенно он увидел, что зло в мире не только внутри людей, но и снаружи, в природе – вот почему он стал более реалистичным и пессимистичным в своих более поздних работах.

Проблема всех научных манипуляторов в том, что они почему-то не воспринимают жизнь достаточно серьезно; в этом смысле вся наука – «буржуазная», и является делом бюрократов. Я думаю, что принятие жизни серьезно означает примерно следующее: все, что человек делает на этой планете, должно быть сделано в живой истине ужаса творения. Человек должен проникнуться той самой истиной преувеличения, ощущая грохот паники и тревоги за каждым поступком и действием. В противном случае все есть ложь. Все, чего можно добиться, должно быть достигнуто из субъективных энергий существ, без ослабления, с полным проявлением страсти, видения, боли, страха и печали. Откуда мы знаем – вместе с Рильке – что наша часть смысла Вселенной не может быть ритмом скорби? Манипулятивная утопическая наука, ослабляя человеческую чувствительность, также лишает людей героики в своем стремлении к победе. И мы знаем, что неким очень важным способом это искажает нашу борьбу, опустошая нас и мешая нам использовать максимум опыта. Это означает конец исключительно человеческого – или даже, мы должны сказать, исключительно организменного.