Отрицание смерти

Что мы должны понять из всего этого? Я думаю, что это довольно обычный и поверхностный способ решения проблемы смерти. Все эти примеры, похоже, сводятся к «магическим играм в контроль». Забота Фрейда о матери выглядит как очевидное замещение и рационализация: «Моя смерть не пугает меня, меня пугает мысль о горе, которое она причинила бы ей». Кто-то напуган пустотой, пропастью, которая останется после его исчезновения. Справиться с этим не легко, но можно справиться с чужим горем по поводу твоего исчезновения. Вместо того, чтобы испытывать сильный страх потерять себя, человек цепляется за образ другого человека. В использовании Фрейдом этих интеллектуальных приемов нет ничего сложного.

Но есть другая сторона реакции Фрейда на проблему смерти, которая очень запутана. Согласно его биографу Джонсу, Фрейд испытывал периодические приступы тревоги, в которых тревога локализовывалась как реальный страх смерти и страх путешествия по железной дороге²². Во время этих приступов у него возникали образы себя умирающего и прощальные сцены²³. Это совсем другое дело, нежели захватывающие магические игры с идеей смерти. Здесь Фрейд, кажется, не подавлял мысль о своем исчезновении, а отвечал на нее полной эмоциональной тревогой. Страх поезда, конечно, является небольшим замещением, но не таким неконтролируемым, как фобия, – соглашается Джонс²⁴.

Эта линия размышлений сразу показывает несколько проблем. Невозможно понять вещи, когда вы имеете с ними дело на таком расстоянии, равно как и с печатными словами, а не с живым человеком. Мы не знаем точно, как работает разум по отношению к эмоциям, как глубоко слова проникают в него, когда имеешь дело с реальностью или ее подавлением. Иногда просто допустить идею в сознание – значит пережить ее. В других случаях признание даже глубокого беспокойства может не означать фактического переживания этого беспокойства, по крайней мере, не глубокого переживания, так как человека на самом деле может беспокоить что-то другое. Психоаналитики говорят о тревоге без аффекта. Можно ли признать ужас смерти и все же не испытать его на более глубоких уровнях? Являются ли образы умирания и прощания столь же глубокими, как настоящее ощущение, что человек абсолютно не способен противостоять смерти? В какой степени возможна частичная рационализация даже самой глубокой тревоги? Или эти отношения меняются в зависимости от периода жизни, и того стресса, в состоянии которого находится человек?

В случае с Фрейдом нет никакого способа прояснить эти темы. Сам Джонс весьма озадачен различными реакциями Фрейда на проблему смерти: с одной стороны, приступами беспокойства, а с другой – героическим смирением. И в своей попытке понять их он говорит:

Фрейд всегда с абсолютной смелостью сталкивался с любой реальной опасностью для его жизни, что доказывает наличие у невротического страха смерти иного смысла, чем буквальный²⁵.

Необязательно: можно столкнуться с реальной опасностью известной болезни, как это случилось с Фрейдом, потому что она дает человеку объект, противника, нечто, против чего можно набраться храбрости; болезнь и умирание – все еще живые процессы, происходящие с человеком. Но исчезнуть, оставить пробел в мире, исчезнуть в забвении – это совсем другое дело.

Тем не менее, заявление Джонса дает нам ключ к пониманию Фрейда, потому что, как мне кажется, он говорит, что есть разница между фактом смерти и ее обоснованием. Поскольку вся жизнь – это манера поведения или сценарий, с помощью которого человек пытается отрицать забвение и символически выйти за пределы смерти, его часто не трогает факт собственной смерти, потому что он может окружить его и заслонить более значимыми смыслами. На основании этого различия мы можем сказать кое-что о страхе Фрейда перед смертью. Мы можем попытаться понять, что его беспокоило, с помощью подсказок, охватив его стиль жизни более широко, а не через бесплодные попытки размышлять о том, насколько глубоко его мысли соприкасались с его эмоциями.

Второе великое сомнение Фрейда

Первое, что, по-видимому, отчетливо проявляется в отношении Фрейда к реальности, заключается в том, что, как и многим людям, ему было очень трудно уступать. Он не мог подчиниться ни миру, ни другим. Он пытался удержать центр тяжести внутри себя и не перемещать его. Это становится ясно из его отношения с учениками, инакомыслящими и всевозможными внешними угрозами. Когда во время нацистского вторжения его дочь поинтересовалась, почему же они все просто не покончили с собой, Фрейд характерно заметил: «Потому что это именно то, что они хотят от нас».