Отрицание смерти

"Если бы этот страх постоянно находился в сознании, мы не смогли бы нормально функционировать. Его необходимо должным образом подавить, чтобы мы могли жить хоть немного комфортно. Мы очень хорошо знаем, что подавить означает больше, чем просто спрятать подальше и забыть о том, что именно было спрятано и куда. Это также означает поддерживать постоянное психологическое усилие, чтобы хранить тайну [от самого себя], никогда не ослабляя бдительность [22]."

Таким образом, мы можем понять то, что на первый взгляд кажется невероятным парадоксом: вездесущее присутствие страха смерти в нормальном биологическом функционировании нашего инстинкта самосохранения и одновременно наше полное игнорирование этого страха в сознательной жизни:

"Посему в обычные времена мы передвигаемся, фактически, не веря в собственную смертность, как если бы мы полностью верили в наше собственное телесное бессмертие. Мы полны решимости управлять смертью... Человек, конечно, скажет, что знает: однажды он умрёт, – но на самом деле он об этом не беспокоится. Он хорошо проводит время, проживая свою жизнь, не думает о смерти и не хочет волноваться об этом – но всё это чисто интеллектуальные, вербальные признания. Правда в том, что его аффект страха подавляется [23]."

Аргумент с позиций биологии и эволюции – основной и должен восприниматься всерьёз; я не представляю, как он может быть исключён из обсуждения. Животные, чтобы выжить, должны были быть защищены страхом-реакцией в отношении не только других животных, но и самой природы. Они были вынуждены осознавать настоящее соотношение своих ограниченных сил с опасным миром, в котором находились. Реальность и страх естественным образом идут бок о бок. Поскольку человеческий младенец находится в ещё более уязвимой и беспомощной позиции, глупо предполагать, что животная реакция страха исчезнет в представителе такого слабого и высокочувствительного вида. Более логичен вывод, что она, наоборот, была усилена, как предполагали некоторые ранние дарвинисты: предыдущие поколения, испытавшие наибольший страх, были наибольшими реалистами относительно своего положения в природе и они передавали своим потомкам этот ценный для выживания реализм [24]. Результатом стало появление человека, каким мы его знаем: гиперактивное животное, которое постоянно изобретает причины для беспокойства даже там, где их нет.

Аргумент с позиций психоанализа менее умозрителен и должен восприниматься ещё более серьёзно. Он приоткрыл для нас внутренний мир ребёнка, который мы никогда не понимали: а именно, что он был тем более наполнен ужасом, чем более ребёнок отличался от других животных. Можно сказать, что страх запрограммирован в низших животных готовыми инстинктами; но у животного, не имеющего инстинктов, нет запрограммированных страхов. Страхи человека создаются из того, как он воспринимает мир. Итак, что же особенного в восприятии ребёнком мира? Во-первых, крайняя путаница причинно-следственных связей; во-вторых, крайне нереалистичные представления о пределах своих собственных сил. Ребёнок живет в ситуации полной зависимости; и когда его потребности удовлетворяются, ему должно казаться, что он обладает магическими способностями, подлинным всемогуществом. Когда он испытывает боль, голод или дискомфорт, всё, что ему нужно сделать, – это закричать, и он будет утешен и убаюкан нежными, любящими звуками. Он волшебник и телепат, которому нужно только бормотать и воображать, и мир исполнит его желания.

Но теперь наказание за такое восприятие. В волшебном мире, где одни вещи заставляют происходить другие вещи по велению простой мысли или недовольного взгляда, с кем угодно может произойти всё что угодно. Когда ребенок неизбежно и по-настоящему разочаровывается в своих родителях, он направляет на них ненависть и деструктивные чувства; и он не может знать, что его злонамеренные чувства не удовлетворяются той же магией, что исполняла его прошлые желания. Психоаналитики считают, что эта путаница – основная причина вины и чувства беспомощности в ребёнке. В своем прекрасном эссе Уолл (Wahl) резюмировал этот парадокс:

"...процессы социализации для всех детей оказываются болезненными и разочаровывающими, и, следовательно, ни один ребёнок не может избежать формирования враждебных желаний смерти своему социальному окружению. Поэтому никто не избегает и страха собственной смерти в прямой или символической форме. Вытеснение [этого страха] обычно ... [происходит] немедленно и эффективно... [25]."