Отрицание смерти

Итак, мы уже вышли на более широкую и более экзистенциальную почву в объяснении невыносимых побед (the overwhelmingness of victory). Уже два поколения студентов изумляются тем, как 19-месячный Фрейд мог настолько остро анализировать свой опыт, что смог упрекнуть себя в том, что его зависть и злостные желания привели к смерти его брата Юлия. Даже сам Фрейд относился скептически к такому уровню осведомлённости в своей теоретической работе: он сказал, что для столь юного ребёнка практически невозможна зависть к новорождённому [Фрейд завидовал младшему брату Юлию и ревновал свою мать к нему]. Джонс, который всё это записал, очевидно, не смог найти в этом смысла [48].

Джонс говорит, что анализ Фрейдом его обмороков согласно его же концепции "крушения в момент успеха" подтверждается тем фактом, что по случаю каждого обморока происходила спорная дискуссия на тему желаний смерти³². Это совершенно верно, но не в том конкретном смысле, как это хотел показать Фрейд, как нечто связанное с мощью победы. Очень вероятно, что Фрейд совершает свою частую ошибку, пытается слишком точно ограничить то, что на самом деле является частью сложного символа и гораздо более серьёзной проблемы. Я имею в виду, конечно, чувство подавляющего опыта, когда человек слишком далеко выходит за пределы своей зоны комфорта, и у него не хватает сил поддерживать это превосходство. Именно это чувство характеризует оба случая обморока, в дополнение к специфическому присутствию Юнга. Вполне логично будет расширить бремя, возложенное на Фрейда, за пределы его реакции на одного лишь Юнга. В конце концов, он держал на своих плечах одно из великих иконоборческих движений человеческой мысли, вопреки всей конкуренции, всей враждебности, всякому очернению, всех других более "духовных" ("оккультных") смыслов, которые человечество считало столь священными, всех других умов, что думали такими возвышенными категориями, настаивали на таких широко распространённых истинах, пользовались столь огромной поддержкой и признанием на протяжении веков. Его организм, в самых глубоких слоях имел полное право чувствовать себя невероятно обременённым такой нагрузкой, и погружаться под этой тяжестью в приятное забвение. Осмелимся ли мы себе представить, что можно с лёгкостью удерживать всё это верховенство, не опираясь на сверхчеловеческие силы? Как можно занять позицию в отношении всей этой безличной и исторической, а также личной, конкретной и физической трансцендентности: пирамиды, трупы на торфяных болотах, собственная новая религия? Как будто весь организм должен был заявить: «Я не могу этого вынести, у меня нет сил противостоять ему». Разумеется, сильная и весомая фигура Юнга, оригинального и независимого мыслителя, даже спорящего и противостоящего Фрейду, усугубляет всё это; но, конкретное присутствие Юнга - только один аспект общей проблемы власти. В этом смысле, для того чтобы окончательно победить Юнга, Фрейду даже пришлось взвалить всю тяжесть психоаналитического движения на свои плечи. Мы можем видеть, насколько уместно понимание "крушения в момент успеха" хотя и не в соответствии с конкретной динамикой, которую имел в виду Фрейд.

Эмоциональная амбивалентность Causa Sui

Затруднительная проблема всего нашего обсуждения содержится в одном признании Фрейда к Карлу Абрахаму: что беспомощность была одной из двух вещей, которые он всегда ненавидел больше всего [49]. (Другой была бедность - потому что она означает беспомощность.) Фрейд ненавидел беспомощность и боролся с ней, а эмоциональное чувство полной беспомощности перед лицом пережитого опыта было слишком сильным, чтобы он мог его вынести. Это в полной мере раскрыло изнанку зависимости, которую он пытался контролировать. Такая постоянная работа над собой, которую проводил человек, стремившийся занять лидирующее положение [на котором оказался] Фрейд, должна была отнимать невероятное количество энергии. Неудивительно, что, когда Фрейд приходил в себя после второго обморока, было слышно, что он сказал: «Как это, должно быть, сладко - умирать» [50]. И нет никаких оснований сомневаться в отчёте Юнга об этом происшествии, который полностью состоит из:

Когда я нёс его, он наполовину пришёл в себя, и я никогда не забуду этот взгляд, который он бросил на меня, как будто я был его отцом [51].

Как приятно, должно быть, освободиться от колоссального бремени само-превосходящей, само-формирующейся жизни. Ослабить хватку своего "центра" и пассивно отдаться вышестоящей силе и власти – и что за радость в такой уступчивости: комфорт, доверие, облегчение в груди и плечах, лёгкость на душе, ощущение того, что тебя поддерживает нечто большее, менее подверженное ошибкам. С его собственными, отличительными проблемами, человек - единственное животное, которое зачастую может добровольно погрузиться в глубокий сон смерти, даже зная, что это означает полное забвение.