Отрицание смерти

В детстве мы наблюдаем борьбу за чувство собственной значимости в наиболее неприкрытой её форме. Ребёнок не испытывает стыда в вопросах того, что ему нужно и чего он хочет более всего. Весь его организм с криком заявляет о претензиях его естественного нарциссизма. И эта претензия может сделать детство невыносимым для окружающих его взрослых, особенно когда несколько детей одновременно конкурируют за право безграничного самораспространения, которое мы могли бы назвать «космической значимостью». Этот термин не должен восприниматься легкомысленно, потому что это именно то, к чему и ведёт нас наше обсуждение. Нам нравится небрежно говорить о «соперничестве братьев и сестер», как если бы это был своего рода побочный продукт взросления, немного соревновательности и эгоизма детей, которые были избалованы, которым ещё предстоит вырасти в благородную социальную сущность. Но это соперничество слишком всепоглощающе и неумолимо, чтобы быть аберрацией [отклонением], всё это выражает суть человека: желание выделиться, быть единственным в творении. Если совместить естественный нарциссизм с основной потребностью в собственной значимости, получается существо, которое чувствует себя объектом первостепенной ценности: первичное во всей Вселенной, представляющее собой всю жизнь. Это причина ежедневной и обычно мучительной борьбы между братьями и сёстрами: ребёнок не может позволить себе быть вторым “лучшим во всем мире” или попросту обесцененным, а тем более забытым. «Ты дал ему самый большой кусок конфеты!» «Ты дал ему больше сока!» «Вот, возьми ещё немного.» «Теперь у неё больше сока, чем у меня!» «Ты позволил ей зажечь огонь в камине, а не мне.» «Ладно, ты зажжёшь лист бумаги». «Но этот лист бумаги меньше, чем тот, который она зажгла». И так далее, и так далее. Животное, которое приобретает чувство собственного достоинства через символы, вынуждено постоянно сравнивать себя с окружающими [с их символами], дабы убедиться, что оно не ушло на второй план. Соперничество братьев и сестёр – важная проблема, которая отражает основы человеческого состояния: дети не злобны, эгоистичны или властны. Дело в том, что они так открыто выражают трагическую судьбу человека: он должен отчаянно утверждать себя как объект первостепенной ценности во Вселенной; он должен выделяться, стать героем, внести максимально возможный вклад в мировую жизнь, показать, что он значит больше, чем что-либо и кто-либо ещё.

Когда мы принимаем факт того, насколько естественно для человека стремление стать героем, насколько глубоко это встроено в его эволюционную и органическую природу, как открыто он показывает это в детстве, становится все более любопытно, насколько же несведущи, на сознательном уровне, большинство из нас в вопросах того, чего мы действительно хотим и в чём нуждаемся. В нашей культуре, в любом случае, особенно в наше время, либо героизм кажется чем-то слишком большим для нас, либо мы кажемся чем-то слишком малым для него. Скажите молодому человеку, что он имеет право быть героем, и он непременно смутится. Мы маскируем нашу борьбу, накапливая цифры в банковской книжке, чтобы в частном порядке отразить наше чувство героической ценности. Или же владея всего лишь несколько лучшим домом по сравнению с соседями, большей машиной, имея более способных детей. Но внутри нас трепещет болезненное стремление к космической значимости, как бы мы ни маскировали его [вещами] меньшего масштаба. Случается, кто-то признаётся, что он серьёзно относится к своему героизму, что вызывает в нас дрожь, как это сделал американский конгрессмен Мендель Риверс, который финансировал военную машину и утверждал, что он самый могущественный человек с времён Юлия Цезаря. Мы можем содрогаться от грубости земного героизма как Цезаря, так и его подражателей, но вина лежит не на них, а на обществе, которое выстраивает [таким образом] свою систему героев, и на людях, которым оно позволяет играть роли в этой системе. Порыв к героизму естественен, и стоит честно себе в этом признаться. Если каждый человек это признает, это, вероятно, высвободит такую сдерживаемую силу, которая будет разрушительной для обществ в том их виде, в котором они существуют сейчас.

Факт в том, что это то, чем является и всегда являлось общество: системой символических действий, структурой статусов и ролей, обычаев и правил поведения, призванных служить средством земного героизма. Каждый сценарий в чём-то уникален, каждая культура имеет свою систему героев. То, что антропологи называют «культурной относительностью», на самом деле является относительностью систем героев во всём мире. Но каждая культурная система – это драматизация земного героизма; каждая система выкраивает роли для проявления героизма различной степени: от «высокого» героизма Черчилля, Мао или Будды до «низкого» героизма угольщика, крестьянина, простого священника; обыденный, повседневный, земной героизм, проявленный грубыми рабочими руками, ведущими семью через голод и болезни.