Отрицание смерти

Когда мы смотрим на историю, мы видим, что сознание существа всегда поглощено культурой. Культура противостоит природе и превосходит её. Культура в своем самом сокровенном смысле - это героическое отрицание тварности человека. Но в одни эпохи это отрицание действеннее, чем в другие. Когда человек жил в безопасности под покровом иудейско-христианской картины мира, он был частью великого целого; пользуясь нашей терминологией, его космический героизм был полностью очерчен, он был безошибочно верен. Такой человек пришел из невидимого мира в видимый благодаря Божьей воле, выполнил свой долг перед Богом, прожив свою жизнь с достоинством и верой, женился во имя долга, произвёл потомство в дань ему, предложил всю свою жизнь - по заветам Христа - своему Отцу. В обмен на это, он был прощён Отцом и вознаграждён вечной жизнью в невидимом измерении. И никакого значения не имело то, что земная жизнь для него была юдолью слёз, ужасных страданий, несоизмеримости, мучительной и унизительной повседневной ничтожности, болезни и смерти, местом, где человек чувствовал себя чужим, «неправильным местом», как сказал Честертон [2], местом, где человеку нечего ожидать, нечего достигать. Но это не имело никакого значения, потому что всё это служило Богу и поэтому служило слуге Божьему. Одним словом, космический героизм человека был гарантирован, даже если сам по себе он был ничем. Это самое примечательное достижение христианского мировоззрения: то, что оно смогло принять в себя рабов, калек, слабоумных, простачков и людей могущественных и наделить их всех надёжным образом героя, попросту сделав шаг назад из мира действительного в мир иной, имя которому рай. Или, как мы могли бы лучше выразиться, христианство взяло сознание человека - то, от чего он более всего хотел отгородиться - и сделало его ключевым условием для достижения космического героизма.

Романтическое решение

Как только мы осознаем, в чём суть религиозного решения проблемы, мы поймём, как современный человек загнал себя в невыносимое положение. Ему всё ещё необходимо ощущение героизма, необходимо знать, что его жизнь что-то значит в общей схеме вещей; он всё ещё должен быть “хорошим”, чтобы соответствовать какой-то действительно особенной цели. Кроме того, ему всё также приходится сливаться с каким-то высшим, всепоглощающим смыслом в доверии и благодарности - что мы видели в качестве универсального мотива слияния по типу Агапэ. Если у человека больше нет Бога, как такое может быть возможным? Как заметил Ранк, одним из первых способов, что пришел человеку в голову, было «романтическое решение»: он сосредоточил свое стремление к космическому героизму на другом человеке в форме объекта любви. [3] Самовосхваление, в котором человек так нуждался по своей глубинной природе, он теперь искал в любовном партнере. Любовный партнер становится божественным идеалом, что может наполнить жизнь человека. Все духовные и моральные потребности теперь сосредоточены на одном человеке. Духовность, что когда-то ссылалась на другое измерение вещей, теперь низвергается на эту землю и обретает форму в другом индивидууме. Само спасение больше не относится к абстракции, подобной Богу, но может быть найдено «в беатификации другого». Мы могли бы назвать это «беатификацией переноса». Человек теперь живет в «космологии двух». [4] Безусловно, на протяжении всей истории происходило соревнование между объектами человеческой любви и объектами божественности - подумаем об Элоизе и Абеляре, Алкивиаде и Сократе или даже о Песне Соломона. Но главное отличие состоит в том, что в традиционном обществе человеческий партнер не вбирает в себя всё измерение божественного; в обществе же современном такое происходит.