Отрицатели науки. Как говорить с плоскоземельщиками, антиваксерами и конспирологами.

Тед ответил, что это слегка напоминает ему развернувшуюся в экологических кругах дискуссию об атомной энергетике. По его словам, в среде зеленых происходит великий раскол: спорят о том, нужно ли поддерживать строительство атомных станций с их нулевой эмиссией парниковых газов. Нужно ли выступать за атомную энергетику? Тут вновь приходится оценивать риски и моделировать ближайшие и отдаленные последствия. «Если ради борьбы с потеплением соберутся строить АЭС на моей улице, я буду против».

Я не сомневался, что это так и есть, но решил уточнить почему.

Тед ответил: атомная энергетика всегда старалась показать, насколько она безвредна, и в значительной степени это, наверное, правда. Но если что-то случится? Даже если вероятность этого совсем мала, последствия могут быть столь катастрофическими, что по здравом рассуждении приходишь к выводу: лучше воздержаться. Именно такое же отношение у Теда к ГМ-продовольствию. Наука не видит никакой опасности, но беда может случиться позже. В итоге, сказал он, убедить его выступить за ГМО будет сложно, как бы хорошо ученые ни изучили ситуацию. Ровно по тем причинам, которые он уже назвал.

Я почувствовал, что нужна остановка, и потому поблагодарил Теда, и мы договорились обменяться книгами. Он пришлет мне Рифкина, а я хотел дать ему Лайнаса. После нескольких минут разговора о постороннем Тед вернулся к моей мысли, что его позиция идентична климатическому диссидентству. «Интересная мысль, – заметил он. – Надо мне ее еще немного обдумать».

Это мне понравилось, но прозвучало как точка в разговоре.

В действительности же разговор не был кончен, и я знал, что мы будем к нему возвращаться не однажды в последующие годы и спустя много времени после выхода моей книги.

Тед хочет сделать мир лучше, и я тоже. Мы оба верим в науку. Но почти все годы нашей дружбы мы фундаментально не согласны друг с другом, не согласны как «верящий в разум» с «верящим в природу».

И в нашем споре о ГМО ни один не переубедил другого.

Но, думаю, кое-что мне удалось доказать: сочувствие, уважение и внимание – единственный путь, который дает нам хоть какой-то шанс изменить убеждения друг друга. Обстановка доверия и взаимного уважения – единственная причина того, что наш разговор оказался полезным. Прежде чем отключиться, я обещал, что тоже подумаю над его аргументами.

Однако чем дольше я их обдумывал, тем меньше Тед в моих глазах походил на отрицателя. В представлениях ли мы с ним разошлись или в чем-то более глубоком? Например, в ценностях? Я не хотел побуждать его менять идентичность, но хотел расширить круг предметов, которые его касались. Я хотел, чтобы голодающие дети заботили его больше, чем теоретические опасения о неопределенном потенциальном вреде в будущем. А он, я не сомневаюсь, хотел вызвать у меня более скептическое отношение к ГМО и заставить раскрыть глаза на то, сколь высокомерен человек в своей изобретательности.

Так что наш разговор не окончен. И, по-моему, это только к лучшему.

Но кто же такой отрицатель ГМО? Достаточно ли того, что человек не соглашается с научным консенсусом о том, что все существующие сегодня ГМ-продукты не представляют опасности для здоровья потребителя, чтобы признать его отрицателем? Не думаю. А что мы скажем насчет важного опасения, останутся ли эти продукты безопасны и в будущем? Должен существовать момент, когда собранные данные убеждают, а подобного рода теоретические опасения – пусть даже их нельзя опровергнуть – теряют всякое оправдание. Если говорить в общем, то вывод, пожалуй, может быть таким: сомневаться в общепринятом научном мнении (по любому научному вопросу) еще не значит, что вы уже отрицатель. Но отказ признавать научный консенсус в сочетании с нежеланием сообщить, какое свидетельство, кроме «окончательного доказательства», могло бы заставить пересмотреть взгляды, – это уже признаки наукоотрицателя. Настойчивые требования доказательств в устах хоть антипрививочника, хоть плоскоземельца, хоть климатического диссидента, конечно же, абсурдны. Эмпирическое познание устроено совсем иначе.