Отрочество 2

— И не раз ещё продуешь, — киваю я, — фору в две пешки дать? Ты когда играть-то начал? Без году неделя, а уже каждая пятая партия на ничью сводится. А я, знаешь ли, игрок не из последних.

Ёсик, попытавшись успокоить папеле с его художественной вкусовщиной, отсел от него к нам, и как человек знающий, начал следить за партией.

— Шахматы — игра полководцев? — провокационно спросил он, явно надеясь на интересный спор и немножечко срача с милым его и нашему сердцу одесским антуражем. Скушно!

— Угу, — не подымаю головы от доски, — отчасти. Это скорее математика, чем чисто полководческие штучки. Просчитать я могу на несколько ходов вперёд, удерживая притом в голове не один десяток вариантов, а вот всякого рода социология — это к Мишке. Я могу, и без врак — хорошо, но он лучше.

— Все эти… — прервавшись ненадолго, зависаю над доской и таки делаю ход, — штучки по части человеческих душ, это скорее Мишка, с его прокачанным богословием. Поступки отдельных людей я могу предсказать немногим хуже, а массы — зась!

— Богословие, значит, — вздохнул Ёся, развалившись рядом, прямо на расстеленной на полу вагона соломе, — вот и папеле так же…

— Если не в ущерб, то очень полезно, — отозвался брат, сделав ответный ход, — в талмудическом обучении есть свои минусы, но парадоксальность мышления оно развивает вполне недурно. Правда, не всем.

— Вот и я о том же…

Ёся всё-таки втянул нас в богословские споры, пересекающиеся с социалистическими. Мишка спорил аргументировано, и даже немножко привычно. В среде думающих христиан, далёких от Синода, попытки скрестить христианство с социалистическими теориями всех мастей не новы, и подчас даже успешны.

— … нет, нет и ещё раз нет!

— Да ты послушай! — не отставал дядя Фима.

— Нарисуй классический китч, — посоветовал я, делая последний ход под сопенье Мишки, — толь што высокохудожественный!

— Китч?! Высокохудожественный!? — брат вложил в эти слова всё своё презрение с возмущением, — Ха! Хм… высокохудожественный, говоришь?

Он погрузился в размышления, а дядя Фима засиял давно нечищеным примусом и подсел на поговорить. Пока Чижик размышлял на тему китча, а Мишка с Ёсиком спорили за социализм и теократию, Бляйшману приспичило придумать от меня идею для коммерции. Он зудел, и зудел… а мне, как нарошно, не думалось.

— Ты не представляешь, — вздыхал он чесночно, — как это тяжко…

— Раздай, — брякнул я, и как-то так… призадумался… — В самом деле — раздай.

Надувшись жабой и краснея на глазах, дядя Фима начал делать возмущённое лицо, но я выставил вперёд палец, и он замолк.

— Та-ак… — заинтересованно сказал он, — я таки понимаю, шо это не глупость в христианском стиле, а очередная идея?

— Она. Не щедрою рукой, но многим, и прежде всего — армейцам. Сниману, Де Вету, прославленным офицерам и отдельно — своим служащим, из тех кто потолковей.

— Ага… — он протёр мигом вспотевший лоб, — много-много ниточек к разным полезным людям, которые будут считать мою компанию чуть-чуть своей?

— Угу. Война закончится, и буры могут не согласиться с тем, што «Африканская транспортная компания», разросшаяся не в последнюю очередь на войне, осталась бы в стране пусть не единственной, но основной.

— Не люблю, но надо, — вздохнул он, — лобби, да?

— Оно самое. Можешь ещё выделить какую-то долю дохода на… госпитали, к примеру. Или на армию, на строительство дорог.

— Да! — он хлопнул себя по лбу, — Я же зачем к тебе? Подтверждение пришло, зарегистрировали твои патенты на летадлы!

Мишка только головой качнул, и дядя Фима поспешил пояснить:

— Ты не думай за шпионаж! Есть такие патентные бюро, што ого-го как блюдут! Просто если вдруг кто и да, то вот они — документы с чертежами! Сама конструкция, она ведь проще простого, повторить на раз-два!

— Единственное, — почесал он в голове, — британцы могут таки подгадить с патентами, потому как у них не патентовали. Но тут уже международное право и прочее, можем устроить им похохотать.

Мы говорили, говорили, говорили… а потом состав начал тормозить, и технический состав засуетился, помогая выгружать самолёты. Приехали. За разговорами прошёл предполётный мандраж, а сейчас ему не уцепиться за деловитую суету.

Поймав взгляд дяди Фимы, я коротко кивнул, на што тот еле заметно улыбнулся, и безо всяких одессизмов!

Подготовленное поле оцеплено, по периметру любопытствующие, привлечённые невнятными слухами. Два самолёта, мой и Санькин, уже стоят на лётном поле, готовые к полёту. Техники заканчивают последние приготовления, помогая цеплять на расчалки маленькие зажигательные бомбы. Проверяем фотоаппараты, крепление бомб… готовы!

Короткая молитва, объятия со Сниманом и Мишкой, и под пение псалмов мы взлетаем. Пение стало столь громким и истовым, што нас едва ли не подбросило в воздух силой их Веры.

Сделав круг над лагерем буров, и вызвав взрыв энтузиазма, два крохотных самолёта, несущие опознавательные знаки Претории, направились в сторону Дурбана.

Глава 40