Отрочество 2

Со мной Санька, вовсе ничем не озадаченный и ни о чём не думающий, потому как занят делом, а не ожиданием. Чуть остановится президент со свитой, как брат, тихохонько сопя, делает наброски.

— Херр Панкратов, — тщательно выговаривая мою фамилию, подошёл ассистент-фельдкорнет[28], весьма не светски поманив за собой. Пара десятков шагов… жду, пока президент, беседующий с каким-то немцем, явно из офицеров по виду, соизволит обратить на меня своё высокое внимание.

Минута, вторая… пятая… и полное впечатление, што нарошно томит. Вытащив блокнот начинаю делать наброски. Папаша Крюгер очень живописен: мясистое лицо с носом картофелиной, мешки под глазами, окладистая борода на шее при выбритом лице. Подобный типаж очень хорошо смотрится у старых голландских мастеров, и… на карикатурах.

Тишина… но я невозмутимо черкаю в блокноте, внутренне сцепив зубы. А вот задело!

Закрываю наконец, и улыбаюсь, бестрепетно встречая взгляды свитских и самого президента. Ни оправдываюсь, и только киваю этак поощрительно — ну?

— Георгий Панкратов, русский репортёр, — суховато говорит кто-то из свитских на африкаанс.

— Несмотря на юный возраст, успел завоевать признание в репортёрской среде прекрасными, и очень яркими Палестинскими очерками и статьями, — улыбчивый немецкий представитель с офицерской выправкой смягчает ситуацию.

— Палестина, хм… в такие-то годы? Характер! — один из деревенских спутников президента с неуклюжей дипломатичностью вытягивает ситуацию.

— Настоящий бур, — кивает городской африканер, — только немного невоспитанный.

Смешки, и ситуация поворачивается так, будто это я… а, чорт! Всех скопом не переиграть, да оно и не надо — показал зубы… хм, молочные, и хватит.

Улыбаюсь светски, с лёгкой прохладцей, и дядюшка Поль раздвигает в улыбке губы, но глаза — с прохладцей, без тени приязни. Взаимно.

Грызя вечное перо, задумываюсь над статьёй. Писать, как требует публика, чрезвычайно не хочется, но…

… кидаю полный отвращения взгляд на телеграмму от Посникова.

«— Московская наша публика решительно настроена в пользу буров, воспринимая чужую войну своей, едва ли не народной…»

Остальные телеграммы — как под копирки. Статьи в русских, европейских, немецких газетах… Благородные буры, подлые англичане…

Единственные различия в подаче материала. Репортёры, тяготеющие к описательству, с чувством кропают многостраничные опусы о патриархальной, библейской простоте нравов, их глубокой религиозности. Иные, мнящие себя военными экспертами или политиками, принимаются рассуждать о стратегии и тактике, обличать британскую политику и трусливое невмешательство своих правительств.

А я — не хочу. Нельзя сказать, што вовсе не сочувствую бурам, но…

— Война была равна, сражались два говна, — бормочу вслух и оглядываюсь — не слышал ли кто?

Мишка, ети его, по какой-то непонятной мне причине очень серьёзно воспринял чужой для нас конфликт. Притом, што вовсе уж неожиданно, сторону самых упёртых…

«— Упоротых»

… кальвинистких радикалов, считающих эту войну не иначе как войной с Антихристом. Всколыхнулось у брата староверческое, вбитое на подкорку в глубоком детстве. Я было высказался… и получил полный обиды взгляд, два дня не разговаривали. Так вот бывает. Я бы ещё понял, если бы он просто поддался военному угару вообще, но идти против религиозных чувств не хватает ни решимости, ни што главное — знаний.

Посещает теперь собрания, проповеди, исступлённо учит язык, и ищет старательно общее у африканеров и староверов. Находит, как не найти… особенно если искать некритично, отбрасывая несообразности. Его привечают, выделяют из других иностранцев. Не все, далеко не все… но и этих достаточно, штобы я чувствовал себя препаршиво.

Вот чую, со дня на день вступит Мишка в одну из бурских или волонтёрских коммандо, и поедет на войну, которая стала для него — священной.

Буры… чего стоит закон, разрешивший наёмным кафрам пьянствовать (!) на рабочем месте, притом — исключительно в том случае, если кафры работали на чужаков-уитлендеров. И таких законов — десятки, один нелепее другого.

Петиция о необходимости реформ, и вполне дельные предложения оных, подписанные тридцатью пятью тысячью уитлендерами, отвергли на основании письма, подписанного девятьсот девяносто тремя бурами. Причём последние, в отличии от уитлендеров, не утруждали себя какой-то логикой, а просто — «не позволим!» И не позволили.

Завоеватели, пришедшие в эти места несколько десятилетий назад, рабовладельцы — не юридически, но фактически, буры никак не выглядят невинными жертвами. Но англичане… нет, не лучше, ничем не лучше. К тому же их слишком… слишком. Заполучив себе эти земли, они станут ещё богаче, ещё сильней, а остальные страны, соответственно — слабей. А это чревато очередной Большой Войной.

Все это если не понимают, то чувствуют нутром, от того и накал страстей в Европе — бешеный. Все почти европейцы воспринимают этот акт агрессии болезненно — не обычной колониальной войной, а будто вторгаются и отчуждают земли у них лично. Земли отцов.