Оцепеневшие

– Ну молодец. Че. Дункан Маклауд. Должен остаться только один? Хир ви а, борн то би кингз?

Отчего-то Киря не смеется.

Ну ясно же, он и не видел фильм. Сериал умер задолго до рождения мелкого. И что значит его подозрительная фраза о том, что я все такой же?

– Около двух сотен, – повторяет и смотрит за моей реакцией. Он всерьез верит в то, что говорит? – Потерял счет, но двести точно прошло.

Я молчу.

Несу пакет с едой, веду Соню, которая, кажется, совершенно теряет нить происходящего, словно под наркозом идет, куда ведут.

А прыщавый разошелся.

Я несу пакет, а он – какую-то чушь про бессмертие. Видимо, пустил в ход свою подростковую фантазию.

Пусть болтает. В его возрасте я и сам любил присочинить. Всякой хрени навыдумываю и потом верю.

Кирилл шагает важный, взахлеб рассказывает свою любимую сказку о том, что он не человек.

Я устал, не хочу разговаривать, а он пользуется моментом и тарахтит не переставая.

Говорит, что он может управлять материальными предметами. Экстрасенс с брекетами. Говорит, может из воздуха создать все, что угодно. Сколько хочешь денег, золото, брильянты.

– Да вообще все, что угодно, – он разводит руками.

Из пустоты, стоит только представить, и прямо ниоткуда появится любой предмет, от пишущей ручки до лазерного скальпеля.

Захочу, говорит, бензин появится в баке.

Ладно, думаю. Не стану спорить.

– Все что вздумается могу!

– Если ты все можешь, сделай нам велосипеды, например, или коляску для Сони. Какого мы вообще пешком премся?

– Весело же. – Он опять смеется и ускоряет шаг.

Как достал его смех. Гадкий, писклявый, проклятый смех.

Он щелкает пальцами, и я чувствую, что усталость проходит. Непонятно, гипноз это или что, но мне объективно легче. Чувствую себя превосходно.

Выходим на опушку. Почти стемнело.

– Расположимся на ночлег, – показываю на полянку. – Разведем костер, переждем, а утром в город.

– Как скажешь, – улыбается Киря. – Я знал, что ты это предложишь, – говорит и ломится на поляну.

Останавливаю его. Пропускаю вперед Соню, следом говорю ему идти, а сам замыкаю.

– Всегда пропускай вперед женщин и детей, – говорю по-отцовски.

Киря отгибает еловую ветку, дожидается, скотина, когда подойду, отпускает и катится со смеха, наблюдая, как колючки впиваются мне в лицо.

«Вежливый и обходительный». «Всего доброго, мэм».

Бросаю пакеты и со всего размаху, ногой, как по футбольному мячу, врезаюсь в прыщавый зад.

Мелкий выскакивает на поляну, держится за задницу и продолжает хохотать.

Я мотаю головой, вот же он…

Нога болит, представляю, как досталось мелкому, а он ржет. Обидно даже. Всандалил от души, сильнее просто не умею, а удовлетворения ноль.

– Смотрите. Здесь есть старое кострище. – Соня зовет подойти к ней.

– Угу. Похоже, не такой уж и непроходимый этот лес.

– Да. Насколько я могу судить, на этом месте много раз жгли костер.

Разводим огонь.

Усаживаемся по кругу. Все разговоры закончились, просто сидим, смотрим на огонь, думаем каждый о своем.

Соня засыпает. Пригрелась у огня и спит. Я разглядываю ее лоб. Кровь стерлась, раны на самом деле нет. Пацан оказался прав.

Кирилл встает и показывает идти за ним.

Я иду в темноту. Выставляю руку вперед на случай ветки. Кто знает, чего ждать от недоноска.

Шагаем в тишине. Уходим достаточно далеко. За деревьями еле заметно колышется костер.

Я молчу.

Жду.

Надеюсь, конечно, на очередную порцию денег из бездонного кармана. В виде компенсации за неожиданный поворот, так сказать, за непредвиденные обстоятельства в дороге.

Жду, надеюсь.

Это, скажу честно, смягчило бы впечатление от ситуации.

Молчу.

Он тоже молчит.

Смотрит на меня, я на него. Темно, холодно. Так и будем стоять? Думаю, надо намекнуть на сотенные. Ну не в гляделки же с ним до утра играть, думаю, доставай денежки.

– Давай. Доставай. Не томи. Чего ходить кругами?

Вместо денег он тащит пачку сигарет. Протягивает.

– На. Кури.

Угадал, засранец. Не баксы, но вполне сойдет. Мои закончились, и на самом деле очень хочется.

Закуриваю.

Он стоит и все молчит. Я пожимаю плечами, мол, да говори уже, чего мнешься.

– Не знаю, с чего начать.

Слушаю его неприятный голос и выдуваю дым.

Киря начинает рассказ. Сразу так как-то, без вводных слов. Прямо в лоб выпаливает:

– Хочу умереть. Я много лет мечтаю об этом.

Признаюсь, ошарашил.

То ли много дыма потянул, то ли от фразы, не знаю точно, но я закашлялся.

Он стучит по спине, словно я подавился крошкой, и продолжает рассказ:

– Перепробовал тысячу способов.

Говорит, никак не может убить себя. И вены резал, и вешался, и топился. Каждый раз одно и то же – живой.

Я слушаю. Продолжаю посасывать никотин через фильтр.

– Все болит, ломит… но живой. Понимаешь? – В его голосе чувствуется отчаяние.

Слушаю, киваю, мол, да, и на самом деле не понимаю, как реагировать. Должен что-то ответить? Посоветовать? Или чего ждет мелкий? Должен ли начать рассуждать, что суицид – не выход? Или нет?

– Ты тоже хочешь умереть? – он подозрительно щурится.

– Нет. Это глупость. Нет безвыходных ситуаций.

– А если бы хотел? – перебивает меня Киря. – Какой способ выбрал бы?

– Никакой.

– Ну а если?

– Смерть от старения.