Оцепеневшие

Я смотрю на счастливое лицо танцовщицы, обвившей ногами живот посетителя. Сосредотачиваюсь, улавливаю ее настроение. Счастье. Сомнений быть не может, она счастлива. Она улыбается искренне, это не театр. Это восторг и счастье. Она бьется в экстазе, трется о колено богатого клиента, слизывает капельку пота с его лысины. Вот что я называю по-настоящему любить свою работу. Не похоже, что для нее это ад.

Я возвращаюсь к разглядыванию трещин стола. Пепельница заполнилась через край, но ее не торопятся поменять.

Бас гремит из динамиков, стены содрогаются.

В паузах между ударами барабанов я слышу возню за сценой. Что-то гремит, кто-то кричит.

Музыка стихает.

Из-за кулис слышен панический крик. Кто-то зовет полицию, кто-то орет «мамочка».

Вдоль барной стойки ко мне торопится Соня.

– Уходим. – Она быстрым шагом подходит к столику и увлекает меня за собой к выходу.

Я не успеваю допить пиво, последний глоток остается. Бросаю бокал недопитым вопреки своим же правилам и иду за Соней.

– Я сделала что хотела.

Зрители свистят, танцовщицы убегают за кулисы. Недовольные посетители шумят, требуют продолжения программы.

Мы торопимся.

Из динамиков раздается писк, фонит микрофон. Кто-то собирается сделать объявление.

Бар заливается светом. Одновременно включают все приборы, светодиодные прожекторы, колорченджеры, вращающиеся головы, лазерные установки, стробоскопы, зеркальные шары и лампы дневного света.

Светло, как днем.

– Убийцы! Хватайте их! Полиция! Вызовите кто-нибудь полицию! – кричит девушка у сцены, и за нами бегут охранники.

Ускоряем шаг. Соня практически бежит.

– Никого не выпускать до приезда полиции, – говорит мужской голос в микрофон.

Вышибала Кнут перегораживает нам выход. Выставляет кулаки вперед, угрожающе двигает плечами.

С удовольствием сейчас отбил бы ему голову с остатками мозга, легко и весело отмолотил бы, но тороплюсь.

Он замечает мою нерешительность, видимо, расценивает как испуг, и сейчас довольно скалится и показывает рукой – не пройдешь, стой где стоишь.

Я щелчком пальца назначаю громиле «спать». Он падает на мрамор, отключается.

Выбегаем, садимся в первое попавшееся такси.

– Спасибо тебе.

Я не отвечаю. Называю водителю адрес гостиницы.

– Теперь я свободна.

Машина отъезжает, а Соня впивается в меня губами.

Она же знает, что завтра бар вновь откроется, никто и не вспомнит о ее визите, все завертится своим чередом на блестящем шесте. Но месть дарит ей наслаждение, пусть даже минутное. И мне…

Соня впадает в крайности. Отталкивает меня. Залезает с ногами на сиденье, закрывает лицо руками и плачет. Только сейчас я замечаю, что на ней нет туфель. Она то всхлипывает, то смеется. А я молчу. Я знаю Соню достаточно, чтоб понять, когда нужно помолчать.

Мы едем, а я думаю: вдруг ей захочется повторно отомстить, вдруг она решит каждый вечер навещать старых коллег и мучать их… Думаю, кого бы я сам хотел убить. Кому отомстить?

Удивительно, я не помню ни друзей, ни врагов.

– Представляешь, меня никто не узнал. – Она перестает плакать. – Никто даже не вспомнил. Ни одна чертова тварь не вспомнила.

Соня нервно проворачивает кольцо на пальце. Крупный драгоценный камень скрывается в ладони и вновь взбирается на тыльную сторону пальца.

– И что? Оно того стоило? Месть, о которой, кроме тебя и меня, никто больше не узнает.

– Да. В любом случае стоило! Стоило…

Соня все еще сильно возбуждена, она говорит быстро, невнятно, проглатывает слова.

– Да. Стоило. – Она смотрит в окно, в ту сторону, где остался шумный бар, где через минуту будут работать криминалисты. – Представляешь, меня никто не вспомнил… Представляешь? Никто не узнал…

Она снимает кольцо и бросает его в открытое окно.

– Словно я чужая. Словно и не работала каждый вечер эти долгие проклятые три года в этом долбаном, забытом богом баре.

Я молчу. Сейчас нужно молчать. Сейчас ее очередь говорить.

– И еще, – она смотрит на меня, – я сама их не помню. Вернее, помню, но не так. Они мне чужие и незнакомые. Я не помню их имен… Только Кнут, и то я почти уверена, что знаю его имя из наших занятий в лесу.

* * *

– Я все видел!

– Что ты мог видеть?

– Дай ему сказать, – кричит Соня. Кажется, она теперь на моей стороне.

– Да ради бога, пусть говорит. Чушь несет…

– Не чушь. Я вернулся в то время. Я видел двор, дротики, дартс, тебя.

Кирилл не смотрит в мою сторону, словно я не с ним говорю, всем видом показывает, что ему неинтересно, и подвигает Соне чашку, просит подлить чай.

Я пересказываю все события, говорю, что Киря назвал меня папа. Соня смеется. Ее веселит вариант, в котором прыщавый и я родственники.

– Бразильский сериал. – Она смеется и садится поудобнее. Наливает кружку и для меня, ждет новую серию.

– Выходит, я его отец, – продолжаю рассуждать вслух. – Видимо, он старался, чтоб его родители поняли, что наступил конец света. Возможно, Кирилл в своих попытках нам показать реальность каким-то образом стер память. Возможно, он надеется, что я все вспомню.

Скорее всего, так и есть. Скорее всего, если он сам скажет, кто мы, то мы опять все забудем. Он хочет, чтобы я сам догадался.

– Так? – говорю я и наблюдаю за Кириллом.