Отшельник 2

Часа через четыре выпили только по третьей чарке. Как-то не веселила медовуха после непонятного поведения местного младшего полковника, а где-то в нижней части спины зудело предчувствие грядущих неприятностей, ибо ничем иным подозрительная известность десятка особого назначения закончиться не могла. Дружинники не знали за собой особых подвигов и свершений, после которых молва расходится по всему свету, однако и не начудили ничего такого, чтобы каждый встречный показывал пальцем и гнусно ухмылялся. Тут до ухмылок дело пока не дошло, но… Но что-то всё это обозначает?

– Не пьётся, – Иван Аксаков отставил чарку и оценивающим взглядом окинул разнообразие закусок на столе. Как настоящий татарин, он всегда был в походе, где снимались ограничения на копчёный в ольховом дыму кабаний окорок. – Честно говоря, я ждал чего-то более домашнего и уютного.

– Кумыса с варёной бараниной? – подначил Иван Патрикеев. – Нужно было в кружале спросить.

– Нет, отмахнулся татарин, и прислушался к шуму, что донёсся откуда-то снизу. – Я в детстве дома с братьями дрался постоянно, так что… Вроде бы московская пехота со стрельбища заявилась?

– Ага, – кивнул Ряполовский. – С древними фитильными пищалями упражнялись.

– Так уж и древние, – хмыкнул Аксаков. – В немецких землях и таких нет. Да и у нас давно ли настали времена, когда пищаль одному можно носить, а не всем десятком ворочать?

– Фитильные, значит древние, – отмахнулся Фёдор.

– А ты почём знаешь? Может и у них ППШ, как давешний младший полковник говорил?

– Не-а… Чуешь, как пороховой гарью аж досюда дотягивает? У наших дым с кислинкой, а этот тухлецой отдаёт, как у нас поначалу в учебной дружине. Разве этим остолопам что-то новое доверят? Сами себя вспомните – чугунное ядро могли сломать или потерять.

Тут Ряполовский ухмыльнулся и посмотрел на татарина, который во время занятий по пушкарскому делу умыкнул четыре тяжеленных ядра, а потом где-то сменял их на три жбана браги и ведро мочёной брусники.

– Я разве ломал или терял? – возмутился Аксаков. – И брагу ту вместе пили, и фитиль горящий от Мудищева получили тоже вместе. Вот тебе, Федя, должно быть сейчас совестно.

Может быть, Фёдор и хотел что-то ответить по поводу своей совести, но не успел придумать достойный и остроумный ответ – дверь в хоромину распахнулась, и на пороге образовались три добра молодца былинной наружности. То есть, всё как полагается настоящим богатырям – румяная рожа с курчавой бородкой, выпирающее над широким ремнём брюхо, рост почти до потолка, и кулаки размером с собственную голову. Возрастом примерно ровесники дружинникам Маментиева десятка, но из каждого такого добра молодца можно сделать по меньшей мере двух Аксаковых или даже трёх Владов Дракулов.

Старший из местных окинул хоромину хозяйским и одновременно укоризненным взглядом, и сказал товарищам с обидой в голосе:

– Смотрите, братья, какая нонеча молодёжь непочтительная пошла. Не успели прибыть из учебной дружины в настоящий полк к настоящим воям, как устроили сущее непотребство. Как это можно назвать, Мишенька?

Мишенькой оказался тот, что справа от старшего. Или слева, если посмотреть с другой стороны. Он погладил едва пробивающуюся бородку, что должно было обозначать раздумье, и внушительно пробасил:

– Непотребством оно и называется, брате. Молодёжь должна старших почитать, а не вот как сейчас…

Третий, по имени не названный, добавил:

– Вчерашние новики по прибытию в полк обязаны представиться обществу в лице его самых уважаемых представителей, угостить оных по мере сил и сверх того, да испросить доброго совета по поводу дальнейшего прохождения государевой службы. Ибо это по старине!

Маментий задумчиво почесал в затылке. Нет, так-то понятно, что в них не опознали понюхавших пороху воев и приняли за только что прибывшее пополнение – после помывки все переоделись в чистое и новое, а Ванька Аксаков вообще в шёлковом полосатом халате за стол уселся. Нет, это как раз не удивляет, но удивляет то, что наглое вымогательство выдаётся за старинные обычаи. В чём-то добры молодцы слегка правы, и угостить будущих сослуживцев сам Христос велел, но то дело сугубо добровольное, и уж тем более не сверх сил, как на то намекает неназванный богатырь.

Пока Маментий раздумывал, с места подскочил волошанин, никогда не отличавшийся миролюбивым характером, и в силу общей худосочности телосложения после третьей чарки медовухи румяный более других. Влад подошёл к «уважаемым представителям общества», и хотя едва доставал любому макушкой до средины груди, посмотрел на добрых молодцев сверху вниз:

– Это вас что ли угостить требуется, болезные? – а потом не дожидаясь ответа засадил предводителю московских пехотинцев сапогом в междуножие. Тот тонко завизжал и упал на колени, а Дракул заорал во всю глотку. – Тревога, командир! Нападение! Латынские подсылы в Москве!

Сам Лукьян Петрищев в учебной дружине намертво вбил в новика и временного десятника Бартоша науку – при тревоге думать нужно потом, а сперва необходимо действовать.