Включил воду и кулаком по кафелю до мяса, уже не впервые, по свежим ранам. Потому что перед глазами упрек в ее глазах и собственное отражение монстра с окровавленными клыками и уродливой пастью. Вышел злой, как дьявол, и на холод, остыть, не смотреть на нее.
А потом… потом меня ошпарило волной вспенившегося адреналина звоном битой вазы. Выскочил и уже знал — она разбила. Смотрел, как она растерянно замерла, глядя на осколки, а у меня перед глазами не битое стекло, а мое уродливое сердце, которое она уронила точно так же. Нечаянно, а может быть, и намеренно. Я еще не знал, играет ли девочка профессионально или это дилетантские ошибки, за которые платим по счетам мы оба. И долбаному психопату во мне захотелось, чтоб она собрала их руками… нет, не хрусталь, а осколки меня. Чтоб резала свои тонкие пальцы ими, чтоб ползала на коленях перед ними.
А у самого саднит внутри, и я не отрываясь слежу за тем, как она складывает куски в ведро, такая маленькая, хрупкая, сломленная и в то же время без единого изъяна. Вздрогнул, когда на ее пальцах кровь увидел… боль вернулась, впилась мне в грудную клетку, как раскрытыми ножницами, и начала кромсать каждый раз, когда в ведро падал очередной осколок.
Вышел из спальни и стиснул челюсти, чтобы не вернуться обратно.
В офисе не мог работать, к дьяволу разогнал совещание, чуть не вышвырнул в окно Марка. У меня бумаги на столе лежат, их подписать надо, а я вижу ее окровавленные пальцы и дергаю первые пуговицы рубашки. С самой первой встречи эта ведьма вызывала щемящее непонятное мне ощущение, от которого взреветь хотелось, и я был против него бессилен. Как тогда, когда нашел ее на складе и отогревал ее ноги и руки в своих руках. И… я снова выпил. Не знаю сколько. Наверное, много… настолько много, что мне стало насрать, куда она хотела бежать и с кем. По хрен. Она все равно здесь, а даже если бы сбежала, я б нашел и вернул. Так какого хера я наказываю себя… не ее. Себя!
Протрезветь надо, услышать, как лжет. Как бежать договаривается с Ларисой. Пролистал файлы разговоров и наткнулся на самый последний. Кажется, я его еще не включал.
А потом на перемотку. Снова и снова. Снова и снова. Как идиот со съехавшими мозгами. Пью из горлышка виски, слушаю-слушаю-слушаю.
Марк меня застал с полупустой бутылкой. Не помню, что он говорил, я его вытолкал взашей и уехал домой. Без объяснений. Ни слова ему не сказал. Несся бешеным маньяком по трассе с музыкой на всю громкость так, чтоб казалось, что из ушей кровь сейчас хлестать начнет.
Бросил машину и взбежал по ступеням крыльца быстрым шагом через весь дом в то крыло, куда за несколько лет даже не сворачивал. Толкнул дверь в кухню и остановился, ища ее взглядом. Когда меня увидели — вытянулись в струну, и все разговоры стихли, а она тарелки складывает в стопку пальцами, заклеенными пластырем. Быстрыми шагами подошел к ней и схватил за запястье — уронила тарелку и с ужасом мне в глаза смотрит. Наклонился, поднял осколок и, глядя ей в глаза, повел по своим пальцам, чувствуя, как дергается верхняя губа, когда стекло входит в плоть и осторожно раскрывает рану, раскраивая мою ладонь надвое… Она медленно опустила взгляд и тут же меня за руку схватила. Глаза огромные и в них нечто невообразимое творится.
— Не надо…, - едва шевеля губами.
— Пошли, — выдохнул ей в лицо.
Глава 25
Она протянула мне руку,
которую я не знал, как взять,
и я сломал ей пальцы своим молчанием.
(с) Джонатан Сафран Фоер
Я потянул ее за собой по коридорам, пачкая кровью тонкое запястье и чувствуя, как меня всего рвет на части, трясет, лихорадит. И даже не понимаю, что она не сопротивляется, идет следом, едва поспевая, пока вдруг не дернула меня к себе за руку, и я остановился, глядя ей в глаза ошалевшим взглядом и осознавая, что я пожираю ее лицо, как чокнутый, как какой-то безумец, который вдруг увидел плод своего больного воображения наяву перед глазами. Но мое проклятое воображение оказалось настолько обнищавшим за эти дни, что не смогло передать и десятую долю блеска ее глаз и запаха кожи, который забился в ноздри и заставил чуть ли не застонать от удовольствия.
— Я сама пойду.