Отслойка

Она встала и подошла к открытой двери в дальнем конце комнаты. Вдруг из этой двери вынырнула голова Руса. Я не смогла сдержать улыбку. Всего за неделю я отвыкла от его лица, оно показалось мне самым любимым, желанным и в то же время чужим.

Медсестра вытащила кокон и потрясла пакет.

– И все? А одеялка или пледа у вас нет? – спросила она, вытащив из кокона теплый бодик, шапку и шарф.

– Нет, а нужно было? – Мне стало страшно, а вдруг без одеялка нас не выпишут.

– Нет, но некрасиво же, когда просто кокон… ну нет так нет. – Она взяла кокон и подошла к пеленальному столику. – Ребеночка давайте, а сами пока можете подготовиться к фотосессии.

Ко мне подошла еще одна медсестра с толстой книжкой и ручкой.

– Фамилия?

Тон у нее был совсем другой, какой-то непринужденный и «внешний». Так на кассе спрашивают, нет ли у вас сорока тенге, чтобы дать ровную сдачу.

– Мухтарова, – громко ответила я.

Я все еще не верю, что сейчас нас просто возьмут и выпишут. Мне кажется, что стоит им натянуть наш желтый кокон с опушкой из песца, который я заказывала для Чичи из Новосибирска, как выяснится какая-то деталь, которая вернет нас на четвертый этаж.

– Ребенка уже одевают? Фотосессию заказывали?

Я не сразу понимаю, что обращаются ко мне.

– Саида?

– Ау? – голос не мой, какой-то деревянный.

– Фотосессию заказывали?

– Нет, а что, нужно было? – я в панике перебираю контакты знакомых фотографов, которые смогут экстренно подъехать и пофоткать нас, если без фотографий нас не выпишут.

– Нет, но вы можете воспользоваться услугами нашего фотографа, вот на этот номер скинете десять тысяч.

– Хорошо, – говорю я и сразу же скидываю деньги.

Ну да, оплата. Перед тем как мы выйдем, нужно заплатить. Хотя я и была в бесплатном отделении, я не верила, что хлорированные стены просто отпустят меня. За переход положено платить, Харону платили. Древние тюрки опускали в могилу одежду, серебро, иногда даже коня хоронили с хозяином. Перед юртой на закате в течение сорока дней зажигали свечу, там же ставили пиалу с кумысом и расстилали кошму, потому что дух покойного перейдет на ту сторону только через сорок дней, а пока будет возвращаться в свой прежний дом.

Прощаясь с нашими близкими, мы сначала омываем тело усопшего. Воду льют с головы до ног, и родственники обтирают тело белыми тряпицами, которые позже закопают в землю.

Новорожденного тоже моют, вернее поливают водой. На сорок дней приглашаются сестры, бабушки и тети, каждая из них поливает младенца водой из серебряной ложки и желает ему здоровья, счастья, благополучия – и так сорок раз. Урсуле тоже пожелают сорок хороших вещей, а я примерно в это время перестану исторгать кровь. Наверное, она и есть мое омовение. Она течет, унося боль и ту часть меня, что навсегда останется в этом роддоме.

По древней казахской традиции преданное земле тело не навещают, у нас не принято выщипывать сорняки вокруг могилы. Могилу никак не обозначают, это просто холмик, который скоро сравняется со степью. В этом нет никакого сакрального смысла: кочевой образ жизни не предусматривал возведение памятника. Даже если место как-то обозначить, вы едва ли вернетесь.

Душа Урсулы укрепится в ее теле на сороковой день. Так говорили древние тюрки.

Кровь, тело, земля, цветы, трава – так говорил Цой. Так устроен наш мир.

В этом роддоме какая-то часть меня умерла. Возможно, когда-то мне придется вернуться сюда за новой жизнью, чтобы снова пролить кровь.

Роддом теперь казался мне мистическим храмом, а врачи – членами тайного ордена. Фанатично преданные своей работе, они пускались в пляску с жизнью и смертью. Одно неверное движение – и все потеряно. Врачам за это платят гроши, но они, как ошалелые фанатики, не бросают свое дело. Наверное, как всем сектантам, им кажется, что эти жертвы ради высшей цели. Что это их призвание. Не знаю, но врачи – это лучшие фанатики, которых я встречала. Третьего прихода Христа я, может, и не увижу, но моя дочь живая и здоровая – значит, не такой уж плохой у них культ.

– Мухтарова, вы готовы?

Я хотела спросить, к чему. Было страшно, вдруг все готовы, а я нет. Мне вручили Урсулу, завернутую в лимонный кокон с песцовой опушкой, и указали на дверь.

Орущих новорожденных заворачивали в расшитые кружевные одеяльца, роженицы с недовольными лицами заворачивались в пуховики и пальто, пряча торчащие пустые животы. Мамы из платного отделения встряхивали тугие кудри, раздраженно комментировали, как медсестры завернули детей.

А я была счастлива просто оттого, что мне есть кого выносить на руках.

В комнате ярко светили лампы дневного света. Всюду были зеркала, и новоиспеченные матери в них смотрелись прихорашиваясь. Я увидела себя первый раз за семь дней.

Лицо осунулось, под глазами лиловые синяки, сальная дулька на макушке, кожа какая-то серая. Это я?

– Не задерживайте очередь, получили ребенка – идите, – сказали мне.

И я пошла, как если бы в супермаркете открыли новую кассу и нужно было спешить: скорее-скорее вперед.