Отслойка

В роддоме я постоянно чувствовала агрессию, но не от акушерок или санитарок. Злыми были роженицы. Потому что им было больно и они очень устали. Это были только что родившие самки, которые защищали своих детенышей. Так себя ведут медведицы, львицы и другие млекопитающие. После родов самка и детеныш наиболее уязвимы, и любой хищник, в том числе самец из стаи, знает об этом. Взрослые медведи гризли не прочь закусить беззащитным медвежонком. Потому что на дворе весна – голодное и холодное время, когда истощенные животные, пережившие зиму, борются за каждую кроху пропитания. Но мы не медведицы, и жрать наших детей никто не собирается. Опасность ушла, но инстинкт остался. Все это осложнилось мизогинией. Я понимала: говоря мне, что кесарево сечение – это не настоящие роды, она не вполне понимала, о чем говорит, просто повторяла как попугай то, что слышала. Так говорит большинство. А для этих женщин жизненно важно быть в большинстве, чувствовать, что они на правильной стороне. Я смотрела на Перде, и мне казалось, что я вижу сотню женщин с похожей судьбой, которые не знают и не хотят знать. Потому что так проще. И я не виню их. Если разобраться, мы, наверное, одинаковые.

Мы с Урсулой и санитаркой дождались лифта. Спустились на первый этаж. Она провела меня по коридору, у открытой двери сидела совсем юная медсестра лет двадцати. Светлая кожа под ровным слоем тонального крема, алые губы и ровные линии подводки на веках. Я уставилась на черные ровные стрелки и вспомнила, что тоже умею такие рисовать. В конце концов, какое-то время я работала визажистом. Очень давно, сейчас мне это казалось сном или выдумкой.

– Удостоверение покажите, пожалуйста, – попросила она.

Я протянула ей пластиковую карточку, доказывающую, что я Саида.

Она аккуратно что-то вписала в толстую книжку, затем постучала по клавишам старенького компьютера, распечатала лист, поставила на него печать.

– Там дальше акушеру отдадите. У вас завтра день рождения? С наступающим! – она улыбнулась.

Я молча кивнула. Она увидела дату на моем удостоверении и поздравила. Я долго смотрела в ее лицо. Наверное, она не настоящая акушерка, просто студентка, подрабатывает, помогает с бумажками. Поэтому для нее имеет значение мой день рождения. Она не часть системы, она из внешнего мира, где есть дни рождения, выходные и другие события. В роддоме ничего этого нет, потому что это все для людей, а тут мы не люди.

Санитарка передала мои вещи другой санитарке и удалилась. Я вошла в маленькую комнату, набитую женщинами и детьми. Дети, как обычно, орали.

Среди присутствующих я узнала несколько лиц из своего отделения и, кивая им, улыбнулась. Они мне не ответили, отвели глаза. Наверное, я невольно напоминала им о том, что было. А это всем хотелось поскорее забыть. Повернуться к внешнему миру и нырнуть в него, утонуть в каждодневных заботах и рутине, где нет места кварцеванию, анализам и крови. Хотя кровь никуда не денется. Разве что месячных не будет какое-то время. У одной моей подруги месячных после родов не было почти два года. Счастливая. Но потом кровь вернется, потому что где женщина – там кровь. Мы можем зачать, выносить и подарить новую жизнь, но для этого нужно, чтобы из нас каждый месяц текла кровь. В этот раз из меня кровь потекла не вовремя – произошел сбой в системе. Но я все равно справилась, мы справились: я и моя дочь, из которой в назначенный день тоже пойдет кровь.

Вдруг меня слегка толкнула девушка: обдало приторным запахом духов. Я отошла и громко чихнула.

– Ой, извините, тут так тесно.

Я подняла на нее глаза – волосы уложены, лицо накрашено. Что она тут потеряла? Среди присутствующих я нашла еще несколько таких же. Они аккуратно поправляли уложенные чистые волосы и смотрели на себя в зеркало.

Девушки из платного отделения. Розы рядом с полем сорняков. Они ни на минуту не выпадали из внешнего мира, они оставались людьми на протяжении всей этой истории.

Почему я вообще решила это написать? Пока я была в роддоме, я многое увидела, в основном против своей воли. Я не хотела об этом знать, думать, видеть или слышать. Но люди, проживающие это каждый день, не смогут об этом рассказать. Самый громкий их крик утонет в шепоте счастливых. Мы не хотим говорить о несчастье, потому что это болезненно, противно и стыдно.

Мне и самой стыдно писать о таком, но я должна была это сделать, потому что несчастным голос нужен больше, чем счастливым. Я буду говорить от лица женщины, у которой замер плод, у которой он родился раньше срока, которую бросил муж, которую муж бьет, от лица женщины, на которую накричала акушерка, от лица той, что умерла в родах.

Медсестра спросила мою фамилию и после недолгой возни выдала пуховик и кроссовки. Сейчас я выйду во внешний мир. Пойду по холодному асфальту, меня обнимут мороз и смог.

– Мухтарова? Где одежда для ребенка?

Я зависла на мгновение, не понимая, где она. Телефон завибрировал:

– Алло, ты где?

– Я тут… стою в комнате. Ты одежду для Урсулы привез?

– Да, я стою в фойе, куда девать пакет?

– Попросите пакет отдать сюда, – крикнула медсестра.