Читаем Оттенки жизни. Книга первая полностью

Всех ощущений наготой

Вдруг сам узрел их красоту,

Закрыл словам малейший выход

(Уж такова была их прихоть)

И первый раз свою мечту

Он отпускает в высоту.


Веселье в изодранных болью глазах,

Блуждания, жалкие, духа впотьмах,

Веселье во вновь обретённой любви,

Лиющейся кровью, взбешённой, души

В экстазе пустейшем и радостном, где

Насмешка таится над позой такой,

Ведь сам он с собою же наедине

Решил обрести этой тайны земной.


И самодостаточность, как бытие

У чувства такого в душе одного,

Отнюдь не заметивши, что в западне

Сейчас оказался лишь из-за него,

Ему повелела смотреть так на мир,

Как будто сомнений совсем уже нет,

Что эта любовь – тот единый кумир,

Вдыхающий в существование свет.


Но тут, воспаривши в неведому даль,

Он вдруг ощутил, что один здесь. Один.

До дна иссушивши мучений грааль,

Внезапно остался себе же чужим.

От мира оторванный всем естеством,

И не осознав в замешательстве том,

Что вышел на путь сей совсем одинок,

Он выдержать так сам себя и не смог.

Столь много взяла на себя его спесь,

Сомнительно много, чтоб правдою здесь

Внезапно явилась заносчивость чувств,

Похожая только на ропот безумств.


Как чувство отрицанье породило,

Не даст ответа жизненная сила,

Оно в себя лишь погрузит

Отчаянья гранит.


Она, она и лишь она

Тебе, несчастному, нужна.

Но ты не можешь бросить размышленье,

Когда царит одно в душе

Всё поглотившее сомненье,

Когда ты борешься вотще

С самим собой и с миром этим,

Когда ты сделал бог весть что

Из чувств своих и, не заметив,

Всю превратил их суть в ничто.


Нет, ты не ищешь удовлетворенья,

Не ищешь близость ваших душ,

И, доведя до помраченья

Рассудок, убегаешь в глушь.

Но отрицая всю ту силу,

С которой борется душа,

Ты тем сведёшь её в могилу,

И лишь потом сам не спеша

Ты восстановишь то годами,

Что потерял в один лишь миг,

Когда убитыми мечтами

Украсишь этот мёртвый стих.


Период отрицания


Нет, понял он,

Что жизнь вся в нём,

И не нужно ему никого,

Вплоть себя самого.


И всё, что есть, всё, что способно случиться –

Из сердца лишь чувством сочится,

А если нет –

Оно есть смерть.


Всё просто до безумья,

Когда его раздумья

Нашли одно мерило

Того, что породило

В нём эти ощущенья

Пустого вожделенья

Найти свой идеал,

Который сам не знал.


Все чувства – ложь,

Ведь и в других

Ты не найдёшь

Подобий их.

Случайно чувство, одиноко

И нет в нём прока,

Оно должно быть для двоих,

Но каждый обладает лишь своим,

И безразлично всё для них,

Зачем чужая боль другим?


Он посмотрел, смеясь, назад

И не нашёл, чего искал,

И ни на чём не задержал

Свой опустевший с виду взгляд.

А что искал он? Идеал,

Который силился обресть,

Во имя коего страдал,

Готов был муки все те несть,

Не понимая, правда, это,

И не поняв ещё того,

Что тем поэзии он света

Лишился. Тут не до него.


Любовь отнюдь не умерла,

Но стала мёртво холодна,

В чужой душе не сыщешь правды,

Ловить он может только взгляды,

Которым не понять того,

Чего хотеть им от него.


И свет ложится на глаза,

И смотрит вдаль его душа,

И та игра теней внутри –

Лишь порождение зари

Той правды чувства, но она

Совсем уж не о нём самом,

Она безмолвно холодна.

И одиночество вдвоём,

И все блужданья в бытии,

И боль от адской их игры –

Вот что она, и потому

Здесь нет исхода одному,

Исхода одному ему.


И этой правды отрицанье

Смиряется стремленьем в знанье,

К его неописуемым просторам,

К его невысказуемым словам,

К его недосягаемым брегам,

Которые нельзя окинуть взором,

Но между коими вдруг чувство затесалось,

Без разрешения, конечно же, осталось,

Ведь чувства – ложь,

Ты в ней таких же не найдёшь.


Он отрицал свою любовь

И тут же создал чувство вновь,

Его ведь нету без неё,

Пуста тогда душа его,

Когда в ней видно только то,

Что нужно лишь для одного.


Опять любовь,

Извечный зов

Из всех основ

И бытия,

И лишь себя

Завлечь готов

В смиренье дня.


Период смирения


Куда его глаза сокрыться могут,

Куда им обратить свою тревогу,

Куда ему идти с своей любовью,

Когда она омыта свежей скорбью,

Куда он сможет обратить её?

Сейчас никто уж не поймёт его.


Он осознал – одно ведь чувство

Есть у него, которое искать

Вовне – не более чем сладкое безумство,

Души стремление страдать.

Но уж прошли все неуместные порывы,

Прошло безумие души,

И в пустоту не надо слать призывы,

Лишь надо успокоиться в тиши.


Смириться с тем, что буря ощущений

Понятна только тем, кто в ней живёт,

И только тем способна дать прозрений,

Кто с ней свой путь не узнанным идёт,

Нет, не создав, не будучи способным

Создать каких-либо преград для ней,

Окидывая взглядом лишь безмолвным

Руины собственных страстей.


Какое вдруг смущенье может

Затронуть глубину души?

И совесть здесь её не гложет,

Лишь затаившися в глуши,

Она пытается чего-то

Вскормить в спокойствии своём,

Ища единого оплота

В словах, исторгнутых былым огнём.


Здесь может он себе позволить

Наивный лепет сладких снов,

Веленьям чувств не прекословить

И избавляться от оков

Сего безликого томленья,

Не глядя на возню людей,

Не слыша предостереженья,

Вверяясь чувству становленья,

Поняв, что этот мир ничей.


Зачем идти теперь куда-то?

Зачем тех призраков немых

Вдруг осознал себе он внятно?

Зачем из них он сделал стих?

И почему теперь возможно

Понять ответы на вопрос:

Так просто это или сложно,

Когда душою к ней прирос?


Но пониманье это мало

Перейти на страницу:

Похожие книги

Земля предков
Земля предков

Высадившись на территории Центральной Америки, карфагеняне сталкиваются с цивилизацией ольмеков. Из экспедиционного флота финикийцев до берега добралось лишь три корабля, два из которых вскоре потерпели крушение. Выстроив из обломков крепость и оставив одну квинкерему под охраной на берегу, карфагенские разведчики, которых ведет Федор Чайка, продвигаются в глубь материка. Вскоре посланцы Ганнибала обнаруживают огромный город, жители которого поклоняются ягуару. Этот город богат золотом и грандиозными храмами, а его армия многочисленна.На подступах происходит несколько яростных сражений с воинами ягуара, в результате которых почти все карфагеняне из передового отряда гибнут. Федор Чайка, Леха Ларин и еще несколько финикийских бойцов захвачены в плен и должны быть принесены в жертву местным богам на одной из пирамид древнего города. Однако им чудом удается бежать. Уходя от преследования, беглецы встречают армию другого племени и вновь попадают в плен. Финикийцев уводят с побережья залива в глубь горной территории, но они не теряют надежду вновь бежать и разыскать свой последний корабль, чтобы вернуться домой.

Александр Владимирович Мазин , Александр Дмитриевич Прозоров , Александр Прозоров , Алексей Живой , Алексей Миронов , Виктор Геннадьевич Смирнов

Фантастика / Исторические приключения / Альтернативная история / Попаданцы / Стихи и поэзия / Поэзия
Поэты 1820–1830-х годов. Том 1
Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

1820–1830-е годы — «золотой век» русской поэзии, выдвинувший плеяду могучих талантов. Отблеск величия этой богатейшей поэтической культуры заметен и на творчестве многих поэтов второго и третьего ряда — современников Пушкина и Лермонтова. Их произведения ныне забыты или малоизвестны. Настоящее двухтомное издание охватывает наиболее интересные произведения свыше сорока поэтов, в том числе таких примечательных, как А. И. Подолинский, В. И. Туманский, С. П. Шевырев, В. Г. Тепляков, Н. В. Кукольник, А. А. Шишков, Д. П. Ознобишин и другие. Сборник отличается тематическим и жанровым разнообразием (поэмы, драмы, сатиры, элегии, эмиграммы, послания и т. д.), обогащает картину литературной жизни пушкинской эпохи.

Александр Абрамович Крылов , Александр В. Крюков , Алексей Данилович Илличевский , Николай Михайлович Коншин , Петр Александрович Плетнев

Поэзия / Стихи и поэзия