Оттепель как неповиновение

Комментарий Евгения Евтушенко: «„Я вот, например, не пью, – сказал Полевой, – так, значит, я – не народ?“ Поправка была глупой, но непринципиальной. В конце концов можно было снять пару строк или все стихотворение и напечатать вместо восьми семь стихов – подборка была бы все равно внушительной. Но Бродский закатил скандал, пустив мат по адресу не только Полевого, но и меня, и Аксенова, который его тогда обожал. Впоследствии Бродский щедро отблагодарил за это обожание и Аксенова, „зарезав“ его роман „Ожог“ в американском издательстве. Аксенов, в свою очередь, обозвал Бродского „Джамбулом“».

А вот версия самого Бродского: «<…> Евтушенко выразил готовность поспособствовать моей публикации в „Юности“, что в тот момент давало поэту как бы „зеленую улицу“. Евтушенко попросил, чтобы я принес ему стихи. И я принес стихотворений пятнадцать-двадцать, из которых он в итоге выбрал, по-моему, шесть или семь. Но поскольку я находился в это время в Ленинграде, то не знал, какие именно. Вдруг звонит мне из Москвы заведующий отделом поэзии „Юности“ – как же его звали? А, черт с ним! Это не важно, потому что все равно пришлось бы сказать о нем, что подонок. Так зачем же человека по фамилии называть… Ну вот: звонит он и говорит, что, дескать, Женя Евтушенко выбрал для них шесть стихотворений. И перечисляет их. А я ему в ответ говорю: „Вы знаете, это все очень мило, но меня эта подборка не устраивает, потому что уж больно «овца» получается“. И попросил вставить его хотя бы еще одно стихотворение, – как сейчас помню, это было „Пророчество“. Он чего-то там заверещал – дескать, мы не можем, это выбор Евгения Александровича. Я говорю: „Ну это же мои стихи, а не Евгения Александровича!“ Но он уперся. Тогда я говорю: „А идите вы с Евгением Александровичем… по такому-то адресу“. Тем дело и кончилось»[274].

Вот и все, пожалуй, что надо знать о попытке привить-таки классическую розу к советскому дичку.

Почта, которую мы потеряли

Вот телеграмма: «Ночная. Москва, Советская площадь, ресторан Арагви, кабинет 7. Михаилу Светлову. Сердечно поздравляю сегодняшним днем желаю хороших стихов талантливому поэту = анна ахматова».

И ведь дошло же, раз эта телеграмма попала в фонды Гослитмузея!

И малый фаллос…

Из всех эпиграмм мое читательское сердце больше всего трогают автоэпиграммы.

Они редкость, так как дар самоиронии (а без нее подшучивание над самим собой немыслимо) в кругу поэтов вообще встречается исключительно редко.

Хотя, если вспомнить, у солнца русской поэзии был и этот дар тоже:

Вот перешед чрез мост Кокушкин,
Опершись жопой о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мосье Онегиным стоит.

Но это Пушкин, наше все. Есть, однако, владевшие самоиронией и поэты масштаба более скромного. Например, Герой Социалистического Труда Дудин:

Михаил Александрович Шолохов
Для простого читателя труден,
И поэтому пишет для олухов
Михаил Александрович Дудин.

Или, совсем с другого берега, Николай Глазков:

Как великий поэт
Современной эпохи,
Я собою воспет,
Хоть дела мои плохи…

И уж на что скверным был комсомольский стихотворец Александр Безыменский, но под старость и ему удалось взглянуть на себя безо всякого почтения:

Большой живот и малый фаллос —
Вот все, что от меня осталось.

В «Чуприделках» (альбомчике, который я на манер «Чукоккалы» вел по молодости) эпиграмм хватает, а вот автоэпиграмма всего одна:

Для чупринского музея
Я согласен быть евреем.

Это покойный Женя Раппопорт написал, прекрасный критик из Иркутска, 1970‐е годы.

О tempora, o mores…

Заключая договор о публикации «Одного дня Ивана Денисовича» в «Новом мире», Твардовский распорядился оплатить его по наивысшей у них ставке.

«Один аванс – моя двухлетняя зарплата», – вспоминает Солженицын.

Рязанским ли учителям так мало платили?

Писателям ли в журналах платили тогда так щедро?

Привет Евгению Александровичу

4 апреля 1965 года Александр Солженицын пишет Дмитрию Шостаковичу: «Дорогой Дмитрий Дмитриевич! Сожалею, что не застал Вас в этот приезд в Москву, долго не был в Москве, всю зиму просидел в лесу. Как я слышал, не знаю – верно ли? ораторию Вашу <„Казнь Стеньки Разина“> приостановили из‐за нее ли самой? Или из‐за сочетания ваших с Евгением Александровичем Евтушенко имен? Жаль, что я ее не послушал. <…> Вы, вероятно, часто видите Евгения Александровича. Передайте, пожалуйста, ему, что я с глубокой симпатией слежу за его новыми стихами, очень радуюсь, что он держится так принципиально, надеюсь, что нам еще удастся познакомиться с ним не так на лету, как это было в первый раз».

Генерал в троллейбусе