В холле почти никого не было. Я подошла к одному из экранов, на котором показывали, как выглядели города прошлого. В детстве, насмотревшись старых книг, я говорила папе, что обязательно побываю в Риме. И он не огорчал меня. Не объяснял, что никакого Рима больше нет. Картинка сменилась сначала на Эйфелеву башню, потом – на Сиднейский оперный театр и, в конце концов, – на Парфенон. Я знала, как они выглядят лишь потому, что Юна помогала мне с историей. От вида красивой архитектуры сердце сжималось. Грустно было понимать, что это всё исчезло навсегда. Вдруг боковым зрением я увидела Берту Ничи, только что вышедшую из своего кабинета. На ней была надета белая блуза и чёрная юбка-карандаш, а блестящие волосы собраны в высокий хвост. Следом за ней в дверном проёме показался немолодой мужчина в полицейской форме. Этот человек бросил быстрый взгляд на меня, и от этого сердце провалилось в пятки. Он слегка ухмыльнулся, провёл рукой по идеально уложенным волосам и продолжил о чём-то увлечённо разговаривать с Бертой. Быстрой походкой пара направилась в сторону лифта.
Кажется, кабинет они не заперли.
В голове проскочила сумасшедшая мысль. Что если она оставила планшет или любое другое устройство для связи? Вдруг удастся узнать что-нибудь о внешнем мире? Сердце стало бешено стучать по грудной клетке. Это был мой шанс.
Бояться было нечего. Что они могли мне сделать? Судя по всему, по какой-то причине я была им нужна, а значит моя жизнь вне опасности.
Любопытство победило. Я остановилась у кабинета и заглянула в маленькую щелочку. Никого не было. Невидимое устройство, вмонтированное в рабочий стол, транслировало проекцию, имитирующую экран. Картинка повисла возле стены. Это был новостной репортаж. Соблазн, наконец, коснуться внешнего мира пересилил, и я прошмыгнула внутрь. Темноволосая девушка холодным голосом отчеканила:
– А теперь к срочным новостям. Сегодня в лесу всего в нескольких километрах от Тиви была найдена застреленной убийца похищенных детей.
Что? Какого чёрта? Вот они мы, похищенные дети, никто нас не убивал.
– Сообщается, что она покончила жизнь самоубийством. Девушку звали Юнона Сафи. Приносим соболезнования семьям убитых детей. Сообщается также, что её отец Валер Сафи, не выдержав потрясения, вколол себе смертельную дозу неизвестного вещества и скончался от передозировки.
Я схватилась за сердце. В ушах зазвенело. Нет, это ошибка. Но хладнокровная ведущая сменилась ужасной картинкой трупа в заснеженном лесу, который замазали для цензуры, и я закричала.
Только голос был будто не мой. Лёгкие отказывались дышать. Кабинет пошёл кругом.
– Нет! Нет! Это ложь, скажи, что это ложь! – кричала я, сама не понимая, к кому обращаюсь.
Я вцепилась в волосы, упала на колени и завыла.
Кто-то, видимо, услышав мои вопли, вбежал в кабинет и заключил меня в объятия.
– Тихо-тихо! Агата, что случилось?
Я почти не слышала. Не хотела слышать.
Покончила жизнь самоубийством… Вколол смертельную дозу…
Юнона.
Папа.
Юнона!..
Папа!..
В памяти одна за другой стали бежать картинки.
Убили.
Лёгкие перестали дышать. Мир вокруг превратился в чёрную точку. Это всё походило на страшный сон, и проснуться никак не выходило.
И вдруг я раскрыла глаза и закричала изо всех сил. Огонь в камине вспыхнул двухметровым столбом и вырвался наружу. Обнимавший меня человек подскочил к камину. Это был Крис. Он выбросил ладонь и погасил пламя, а затем ошарашено перевел взгляд на меня.
Бесконтактный контроль. Только мне было плевать. Крис снова подошел, опустился на колени и взял за плечо.
– Почему она мертва? Мы ведь живы? Мы все живы! – кричала я голосом, не похожим на свой.
В кабинет ворвалась Берта и тоже присела ко мне:
– Прости, Агата, мы старались тебя уберечь от этого. Ложь. Вот на чём строится власть Рудо Йовича. Для него важно, чтобы общественность знала, что жуткое преступление раскрыто, а его рейтинги в норме. Он ни перед чем не остановится.
Крис перестал смотреть на меня, встал и куда-то ушёл. На губы полилось что-то горячее. И это были не слёзы. Ладонь сама потянулась к лицу. Из носа текла кровь. А затем я громко кашлянула. Из-за того, что Берта меня обнимала, её белая блузка выпачкалась и стала багровой от моей крови.
И вдруг впервые я испытала ни на что непохожее ощущение: по артериям, будто бы больше текла не кровь, а чистое пламя. Я сцепила зубы, чтобы не выть, и, стараясь обуздать слёзы, прошептала: