Отторжение

Прочистить слив в кухне? Поменять сгоревшую розетку? Вытереть пыль в столовой? Привычные дела, неделя за неделей. Но сегодня… сегодня не хочется. Ничего не хочется. Странное чувство: будто она всю жизнь падает в колодец, безуспешно цепляется за скользкие от водорослей стены, летит вниз, к мраку и пронизывающей сырости. Можно кричать сколько захочешь – свет сюда не проникнет. Да, за какие-то дни жизни можно зацепиться, попробовать забыть другие. Но забыть все, избавиться от воспоминаний не удастся никогда.

Рита мечтала забыть не только вчерашний день, день так называемой свадьбы. Было и другое. Всего несколько лет назад, в самый разгар войны, их совместная жизнь закончилась. По крайней мере, ей тогда казалось именно так: закончилась. Тысяча девятьсот сорок второй. Annus horribilis[24]. Внезапно поняла: больше она не выдержит. Жить с постоянной ложью, с позорной тайной, с молчанием, которое постепенно заполнило их жизнь, – ну, тут-то приложили усилия оба. И она, и Видаль. Молчание стало членом семьи. Чувство одиночества копилось годами, и в один прекрасный день плотину прорвало. День, разделивший их жизнь на до и после. Прошло уже семь лет, но Рита помнит каждую мелочь, каждую нотку разговора, который она бы охотнее всего забыла. Мысли кружат, как стервятники над падалью. И она виновата, и Видаль, и Салли… Девочка вообще не из тех, кто легко забывает несправедливость. Салли тогда постоянно казалось, что ее хотят унизить, в каждом слове она видела оскорбление и покушение на ее достоинство. Ее раны обладали удивительным свойством никогда не заживать. Вулкан извергается на каждого, кто когда-то или как-то ее задел. А то, что произошло в тот день в сорок втором, кажется теперь источником, праматерью всех последующих нелепостей. Салли обозначила событие одним словом: непростительно. С тех пор Рита так и живет – не прощенной. Рита считает, что это несправедливо, но молчит. Салли тоже молчит, и Видаль молчит – так и будет продолжаться. Если не можешь найти нужные слова, молчи.

Но Салли же так не считает! Она плевать хотела, что жена должна поддерживать мужа, – а ведь Рита всего-навсего исполнила свой долг. Что она знает, Салли… и вообще, известно ли ей слово “долг”? Салли, которая никогда не слушает, что ей говорят другие, поступает, как считает нужным, – одним словом, своевольничает. Неуправляемая Салли. Для нее же хуже – она, как соломинка, возомнившая себя деревом, не хочет гнуться – как бы не сломалась. Так было тогда, когда ей было тринадцать, и с тех пор мало что изменилось. Салли остается прежней.

В школе Салли изнывала от тоски. Ненавидела тесный класс в женской Уэссекс-Гарденс, где ее фамилию изуродовали и превратили в Какао, где одноклассницы гордились постепенно проявляющимися женскими округлостями и смеялись над ее худобой, не забывая отметить темный южный пушок над верхней губой. Мисс Какао… поздравляю с усиками. Очень идут… Только и мечтала вырваться за пределы безобразной, ржавой решетки школьных сплетен и пересудов, где чувствовала себя выставленной напоказ. Она не могла защитить себя от критических взглядов и насмешек, но была готова в любой момент ринуться в драку с обидчицами.

Рядом была еще одна школа, мужская. Салли каждый день проходила мимо, хотя никто не мешал пойти другой дорогой, покороче. Выбирала самых красивых мальчиков в стайках учеников на переменах и старалась привлечь их внимание. Притворялась увлеченной беседой со случайной попутчицей, бегала, прыгала, преувеличенно громко смеялась, встряхивала головой – пусть все видят, как красиво развеваются волосы, поблескивая на скупом британском солнце. Но как только подмечала, что кто-то из мальчиков на нее смотрит, тут же отворачивалась – подумаешь!

Каждый год мужская школа устраивала бал, и каждый год рассылались приглашения девочкам из Уэссекс-Гарденс. Многим, но не всем. Некоторых выбирали, других нет. Девочки, получившие напечатанные пригласительные открытки, пускали их по кругу. Тем, кого не пригласили, тоже позволяли разглядывать эти плотные карточки (“а руки ты мыла?”). Салли казалось, что получить такое приглашение – будто тебе вручили ключ от рая. Врата в иной, неизвестный мир – мир, где угощают тортами, где играет настоящий, живой оркестр. Сверкающий атласными шелками и радостными улыбками мир.

Но Салли не пригласили ни разу. Она мучительно пыталась понять – почему? Откуда им там, в мужской школе, знать, кто из девочек заслуживает короны принцессы, а кому следует присвоить второй сорт и забраковать? Кто определяет и на каких основаниях? Кому принадлежит решающее слово? Салли очень хотелось пойти на этот бал. Если бы ей предложили выбирать: с одной стороны – ее несомненные успехи в спорте, восторги тренера, матери и тетки, радость победы, а с другой – этот бал в мужской школе, она бы выбрала бал. Ни секунды бы не сомневалась.