Отторжение

Она сидит на балконе с чашкой кофе и поглядывает на кота в соседнем дворе. Потянулся, прогнул спину, чихнул и начал кататься по земле. Скоро идти в город. В пол-одиннадцатого надо быть в архиве еврейской общины. Потребовалось подтверждение ее личности независимым свидетелем, несколько раз повторили: больше чем три человека одновременно в архиве находиться не могут. Ничего, она хорошо подготовилась, вопросы структурированы в приоритетном порядке, блокнот, ручка – все наготове. Впрочем, кого именно она должна искать, представляется довольно смутно. Кого-то, кто имеет отношение к ней, к Видалю… но какое отношение? Корни, начало, история семьи… что-то в этом роде.

Слово “архив” происходит от греческого arkhe, происхождение, начало. Отсюда же слово “архаический”. Катрин нравится докапываться до внутренней сути слов. Архаический… самый первый период в истории человечества, когда его и человечеством нельзя было назвать. Скорее колыбель. Колыбель человечества. Гортань, язык и голосовые связки грудного ребенка еще недостаточно развиты, дети не могут переводить ощущения в слова. И что? В глубинах памяти сохраняется все: каждая минута голода, молчания, каждая песенка, каждый взгляд – устремленный на тебя или отведенный. Здесь формируется первая память, первопамять… архаический опыт. Когда появляется язык, все меняется. Словесная память накрывает бессловесную, чувственную, та тонет и лежит, как ил на дне. Слой памяти под памятью, память, о которой мы не имеем ни малейшего представления.

Катрин берет блокнот и записывает два слова: arkhe и psyche.

В ее номере пачка книг. Часть взяла с собой, кое-что купила здесь. Старые времена в древнем городе с древним названием – фрагментарное, с заметными невооруженным глазом пробелами повествование. Разрозненные факты, среди которых наверняка больше половины из каких-то неизвестных ей мифов. Но она упрямо их сортирует, сопоставляет, меняет место и время, пробует новые сочетания. И крепнет ощущение: то, что она ищет, лежит где-то между, в расщелинах чьих-то недостоверных припоминаний.

У города, устроившегося между горами и морем, города, который раньше назывался Салоники, три сердца.

В Ano poli, Верхнем городе, довольно широкие, прохладные улицы. Там жили османские господа. Вместительные, утопающие в зелени дома с кустами роз и журчащими родниками в садах. Женщины почти не выходили из дома, а если и выходили, только в парандже. Мужчины носили фески. Множество мечетей, почти столько же, сколько и синагог, но гораздо вместительнее. Богато украшенные цветной мозаикой, с позолоченными полумесяцами на куполах. Изнутри слышится легкое постукивание перебираемых четок. Всего девяносто девять камней, allahu akhbar, один камушек для каждого имени Бога.

Христиане жили в восточной части города, вокруг древнего ипподрома. Несколько более чем тысячелетних византийских церквей. Давно не обновляемые фасады, всего по нескольку окон, узкие врата. Снаружи не видно, как множество горящих свечей разгоняют царящий под куполами мрак, как пламя каждой свечи отражается колеблющимися бликами в каждом из тысяч фрагментов мозаики, изображающей Деву Марию в золотом нимбе, с Младенцем на руках. Воздух тяжел и густ от молитв и курений.

И третье сердце Салоников – между Виа Игнация и причалом. Тесно населенный квартал, где жили евреи, los djudios. В одном из этих домов провел детство Видаль Коэнка. Здесь почти не ощущались классовые различия, состоятельные горожане жили стена к стене с ремесленниками, носильщиками, рыбаками и уличными торговцами. По мере того как росло еврейское население, дома надстраивали. Пристроенные верхние этажи шире нижних, и в узких переулках почти никогда не появлялось солнце.

Конструкция домов такая же, как в Толедо, – с внутренним двориком, cortijo. Если не знать, что ты в Фессалониках, – вылитая Испания. Балконы и веранды все выходят во двор, а на улицу обращены всего несколько узких, всегда закрытых деревянными решетчатыми ставнями окон.

Как здесь было тогда? В доме, как правило, жили по нескольку семей, почти всегда многодетных. С улицы las casas djudios[36] выглядели довольно непритязательно, но во дворах рос инжир и гранат, веранды были увиты виноградной лозой, пахло жасмином и розами. Почти все темные, запутанные переулки выходили на небольшую площадь, la placeta. Пахло выделанной кожей и мокрой шерстью из красилен.

Мать говорила: не то что я не люблю евреев, просто не хочу иметь с ними дела.

Еврейский квартал в Салониках… Люди держались друг за друга, помогали друг другу, что во многом было результатом политики властей: можете верить во что хотите, но если вы не мусульмане, платите налог. То же самое, кстати, касалось и христиан.