Отторжение

Французский дипломат и ученый Никола де Николе, посетивший Салоники примерно через десять лет после изгнания, писал:

Среди них множество искуснейших ремесленников и художников. Прискорбно, что они делятся с турками самыми новейшими изобретениями, в том числе военными. Учат делать порох, пушки и мушкеты, чем, нельзя не признать, наносят изрядный вред христианскому миру. Они также основали гутенберговские печатни, чего никогда не было в этих краях, и теперь издают книги отменно красивыми буквицами на разных языках – греческом, латыни, италийском, испанском и иврите. Это занятие кажется им совершенно натуральным.

Изгнание… Все знакомое вдруг становится чужим, все чужое должно стать своим. Испанские евреи горько сетовали на свою судьбу и закладывали фундамент новой жизни. Жаловались и работали, работали и жаловались. В конечном счете раввины если не приказали, то почти приказали: хватит пережевывать ваши потери. Но Османская империя вела себя благожелательно: пожалуйста, стройте свои синагоги, создавайте общины – платите налоги и молитесь сколько хотите. Когда в 1550 году началось преследование евреев в Провансе, тамошние евреи получили приглашение из Салоник.

Здесь для вас все открыто. Приезжайте и селитесь, друзья, в лучшей из стран! Бедные и нуждающиеся найдут здесь отдых для усталых ног, найдут работу по душе. Ни голод, ни жажда вам не грозят, вас не будет сжигать огонь притеснений, никто не вынудит в изгнание. Бог милостив, он позволил нам сохранить достоинство, найти поддержку и понимание у тех, среди кого мы живем. Турки не желают нам зла.

Сефарды собрались с духом. Их домом стала тоска по дому, а память об утраченной родине, как драгоценный камень в золотой оправе, бережно хранилась и передавалась из поколения в поколение. Работа лечит все. Благодаря умелости и энергии евреев всего через пару десятков лет Салоники стал одним из важнейших средиземноморских портов.

Deshame entrar. Yo me hare lugar.

Дайте только войти, место я найду сам.

Катрин развернула карту Фессалоников. У воинов нет права на отдых – кто же тогда будет воевать с забвением, само-то забвение выходных не берет. Здания разрушаются, дневники покрываются плесенью. Люди умирают, надгробные плиты крошатся в песок. Забвение трудится терпеливо и пугающе неумолимо, месяц за месяцем, год за годом.

Катрин осторожно провела пальцем по линиям и геометрическим фигурам, символизирующим город. На востоке, за городской стеной, – кладбище, там похоронены предки Видаля. Пора туда съездить. Ей сказали, там есть монумент. Но на карте кладбище не показано. Карта сделана для туристов, составители вряд ли полагали, что кому-то придет в голову посетить неприметное полузаброшенное кладбище на окраине. И на GPS-карте тоже ничего.

Что-то здесь не так. Память должна сохраниться. Ночь – память о прошедшем дне. Сны – мусор, остающийся за пределами дневных размышлений, событий и страхов. Город без прошлого существовать не может, как не может существовать день без ночи и ночь без дня.

Но карта молчит. Катрин не стала ее складывать – скомкала и бросила в мусорную урну. Собачонка, прикорнувшая у веранды, дернула ухом, тут же успокоилась и прикрыла глаза.

С чего бы она так разозлилась? Большое дело – на карте не показано памятное место. Кто она такая и чем, собственно, занимается?

Сефардско-ашкеназийская крещеная атеистка. Дон-кихотша, фехтующая с ветряными мельницами забвения.

Вот и ответ. Вряд ли кто-то подскажет, лучше ответить самой:

Ты спятила.

Кладбище недалеко от университета Аристотеля. Это она и так знает, без всякой карты. Сегодня праздник – никаких занятий, вокруг ни души. Черная чугунная ограда окружает светлые корпуса университета наподобие тюремной решетки. Выхлопные газы оставили на фасадах неопрятные черные, даже на вид жирные следы. Дорожки усеяны птичьим пометом. Не просто птичьим, а сорочьим – на деревьях не меньше двух десятков. Сидят, время от времени ловко подкидывают черные, с металлической синевой хвосты и сбрасывают серо-белые бомбы.

Где-то здесь должно быть нечто вроде монумента.