Отторжение

Но заметила ли она его, захочет ли с ним говорить, эта девушка с ореховыми волосами и ярко-голубыми глазами? La morena… šaftalu, şeftãli, siftili… трудно определить, что влекло его больше – спровоцированное ею этимологическое пиршество или белая, матовая и в самом деле персиковая кожа.

На него не похоже. Тридцатидевятилетний мужчина на танцплощадке – само по себе нелепость, но когда-то же надо меняться! А он хотел измениться, его тянуло к изменениям. Когда-то пережитые повороты судьбы медленно стерлись из памяти, хотелось новых. Как ее имя? Имени он еще не знал, но он уже говорил с ней так, будто его имя принадлежало ей, а ее – ему. Твоя кожа – как цветок шафрана, как еще не сорванный персик. Если ты хочешь меня, мы будем одно и у нас будут дети.

Это была она.

– Могу я обменяться с вами парой слов?

Имя его не удивило. Нет, конечно же, он не знал, как ее зовут. Откуда ему было знать? Но догадывался. Хотя… о чем он мог догадываться? Чушь какая… нет, должно быть, не чушь. О чем-то наверняка догадывался. Был уверен, что их имена, еще не произнесенные, еще не оформленные в звуки, подойдут друг другу, как кусочки пазла.

– Ваше имя… на нашем языке это “жемчужина”, – сказал он и добавил: – А мое обозначает “жизнь”.

Ее глаза искрились синевой, как озеро в солнечный день, – невозможно отвести взгляд.

– Но здесь, в Англии, его пишут неправильно. Правильно через “д”, а они все время пишут через “т”.

Зачем он это сказал? Скорее всего, ему был не знаком код английского ухаживания. Нельзя же начинать разговор с девушкой с такой ерунды… что?! И ваше тоже, только наоборот – вместо “т” пишут “д”?

Смеялись и он и она. И в самом деле смешно: одни и те же буквы! Виталь и Рида, а на самом деле Видаль и Рита.

Поменяемся?

Ничто так не сближает, как смех. Самый надежный и самый короткий мост к пониманию. Видаль, конечно, сразу понял: несколько фраз, которыми они обменялись, и особенно смех, связавший эти фразы, – поворотный пункт в его жизни. Ничего подобного он не планировал – но так уж вышло.

Возьмите мое “т”, отдайте мне ваше “д”, и, пока мы вместе, все ошибки мира будут исправлены.

Нет, так сказать он не решился. Слишком вычурно и пафосно. Вместо этих вертевшихся на языке слов он сказал вот что:

– Вы не хотите увидеться еще раз? Простите за прямоту, но я никогда не видел девушку красивее вас.

Рида и Виталь, посмеявшись, обменялись буквами, и последствия оказались важными для обоих: они стали улучшенной версией самих себя – во всем. Давать и брать, смотреть и зажмуриваться. Руки, ищущие обнаженную кожу под одеждой, – ничто так не опьяняет, как прикосновение к голой коже. Запах, упругая мягкость, вкус легкого пота на языке. Они обменялись буквами, представила Катрин. Неужели не все понимают: куда более интимное действо, чем обменяться кольцами! Кольцо можно надеть, снять, опять надеть, кольцо символизирует обещание, но обещания часто нарушаются. А буквы, взаимный дар, изменили не только звучание имен. Они вернули их к истокам, они и задуманы были такими: Рита и Видаль. Видаль и Рита. Они целиком зависят друг от друга. Все, что написано с ошибкой, должно быть исправлено, хаос должен обернуться порядком, пустоты заполнены, обрывки соединены в целое.

Остается один вопрос, и на него надо найти ответ:

А как бы сложилась судьба Видаля Коэнки, если бы он остался в Салониках?

В 1942 году ему исполнилось бы пятьдесят два. Собственно, ответ Катрин знала заранее: Видаль был бы убит. Но… можно ли писать историю его жизни, исходя из потрясшей мир картины общеевропейского геноцида? С ответом в руке?

Это было бы неразумно. Время не может схлопнуться в маленький черный комок непредставимой тяжести. В этом и есть фундаментальное отличие времени и пространства.

Или может? Еще раз: кажется неразумным. Но есть ли общий знаменатель у слов “разумно” и “геноцид”? Даже употребить их в одном предложении – и то вызывает дрожь отвращения. Эти слова – антонимы, у них только одно-единственное общее свойство: они взаимно исключают друг друга. Но можно и нужно спрессовать время в чудовищную тьму, потому что именно с этим столкнулось в те годы человечество. Геноцид не коснулся Видаля, а если бы коснулся, его бы не было в живых. Он остался жив, но мрак не рассеялся окончательно, он остался и занял место во многих душах, в том числе и самого Видаля, и ее, Катрин.