Отторжение

В Лондоне его ждал старший брат Моисей, он уже год жил в Англии. Не забывай, мое имя теперь Морис – написал он в письме. Может, и Видалю стоит сменить имя? И как не запутаться? Брат приехал год назад, будучи гражданином Турции. Видаль и все остальные члены семьи Коэнка уехали из турецкого города Салоники – теперь это греческий город Фессалоники. Произошло землетрясение, Османская империя рухнула, а Видаль угодил в одну из образовавшихся трещин. Он оказался без гражданства. В иммиграционном удостоверении, полученном в лондонской полиции, стоит вот что: Spanish Jew from the Ottoman Empire. Испанский еврей из Оттоманской империи.

Поселился в бедной квартирке на Кэмден-Гарденс вместе с Морисом, потом туда же прибыли и остальные члены семьи. Морис нашел испано-португальскую общину и синагогу Бевис Маркс – хорошо знакомый остров в мутном и бурном море Лондона.

Семейные связи стали еще крепче. Казалось, это невозможно – куда уж крепче? Морис и Видаль выбивались из сил, искали работу – наверное, только эмигрантам знакомо, каково это: волны надежды выносят тебя к свету, вот оно, наконец! – и тут же проваливаешься в омут отчаяния и безнадежности. В конце концов Морис устроился на сигаретную фабрику, а Видаль нашел применение знанию языков и получил работу переводчика в страховой компании.

Катрин держит в руках фотоснимок Видаля. Он только что прибыл в Лондон и, наверное, решил сфотографироваться и послать Флоре и Соломону. А может, и не так; поступил, как поступают почти все хотя бы раз в жизни. Идут в фотоателье и принимают наиболее выгодную, как им кажется, позу. Фотограф возится с лампами, устанавливает белые щиты-отражатели, потом идет в лабораторию, задергивает темные шторы, и – вуаля! – темнеют и складываются в изображение одно зернышко хлористого серебра за другим. И вот он, результат: красивый молодой человек на фоне притворно-небрежной драпировки. Одна рука на витой спинке стула, другая прижата к телу. Круглое серьезное лицо. Со светом в те времена работали так себе – контуры фигуры сливаются с фоном. На оборотной стороне – каллиграфический, с завитушками штемпель фотостудии. USA studios, Holloway road, London. Значит, Видаль шел сюда из Кэмден-Гарденс. Заранее расчесал волосы на косой пробор, пристегнул целлофановый или очень туго накрахмаленный воротничок, завязал однотонный галстук и заправил под жилет. Поверх жилета пиджак.

Обычная постановочная фотография. Ровным счетом ничего не сообщает о жизни молодого мужчины в совершенно чужом ему мире. Небогатого – не видно ни запонок в манжетах, ни цветка в петлице, ничего незаурядного, что подтверждало бы уверенность человека, не озабоченного размышлениями о завтрашнем дне. Только пристальный взгляд светлых миндалевидных глаз.

Иммигрант, беженец, пришелец, чужак. И все же, все же… что-то есть в этом изображении на куске картона, покрытом светочувствительной эмульсией. Наверное, сам штемпель. Более чем очевидное доказательство: он перебрался в Лондон. Для Видаля Коэнки судорожное течение жизни, без сомнения, представлялось хаотичным и неудобным. Каждый день – прощание с прошлым и попытки примириться и обосноваться в настоящем. Земля под ногами в постоянном движении. Все, что он мог, – попытаться синхронизировать свое существование с этим движением, постараться двигаться в том же, каждый раз с трудом угадываемом направлении.

Он только кажется неподвижным на этой выцветшей фотографии. Он в очередном прыжке в неизвестность – одном из многих.

В 1916 году Флора сосватала старшего сына, Мориса, к состоятельной девушке из Салоник. Та переехала в Лондон. Молодожены сняли квартиру, и вскоре родился ребенок. Флора искала невесту и для Видаля, но он попросил повременить. Пока мы не в состоянии прокормить такую большую семью.

Тосковали ли они по дому? Была ли османская нищета не такой удручающей, как английская? Скорее всего, наоборот. В Лондоне то и дело подворачивались возможности, и братья Коэнки брались то за одно, то за другое. Видаль предпринял попытку основать собственное дело. Через знакомых купил в Салониках несколько мешков душистого турецкого табака, их переслали в Лондон. Для перепродажи. В телефонном каталоге за 1917 год остался след этой попытки.

Tobacco importer Solomon Coenca, Gunthore street 89, Whitechapel.

Дела пошли так себе. Видаль был способен к языкам. Он быстро выучил английский, догадался, что британцев может насторожить его фамилия, и начал новое дело. На этот раз его компаньоном оказался египтянин. Компания теперь называлась вот как:

С Vidal business. Fancy goods and cigarettes. Экзотические товары и сигареты.

Но и на этот раз успеха он не достиг. Третья попытка. Вместе с братом они зарегистрировали фирму M & V Coenca. Работали из дома, никаких контор снимать не стали. И тут дело пошло. Со скрипом, но пошло.