Отторжение

Нас устроили в грузовом отсеке транспортного самолёта. Самого Аюб-оглу мы не видели, его охранников — тоже. Кормили нас шашлыком и лепёшками, похожими на оладьи. Пили мы красное вино и зелёный чай. Вроде бы, самолёт садился два раза, загружался-выгружался. Но на нашем положении всё это никак не отражалось. Сулейман «подмазывал» любое официальное лицо, и четырёх девушек в огромном самолёте никто не замечал.

Нас не предупреждали, но мы всё равно разговаривали шёпотом. На пол бросили четыре матраса, четыре шерстяных одеяла. Вместо подушек пришлось использовать зимние армейские шапки, невесть как тут оказавшиеся. Надо сказать, что мы почти не спали. У четырёх девчонок тем для разговоров хватит и на двенадцать часов, и даже на двадцать четыре.

Выслушав горестную Машкину исповедь, мы перешли к откровениям Катьки Урясьевой. Это была обворожительная длинноногая блондинка с тёмно-голубыми глазами за уши. А вот взгляд мне не понравился — нарочито томный и очень хитрый. В августе Катьке стукнуло семнадцать. К тому времени она уже два года жила в Югославии. Работала в солдатском борделе. Обслуживала всякого, кто платил оговорённую цену.

Среди Катькиных клиентов попадались и сербские бойцы, и военнослужащие ООН. За время пахоты на Балканах Катька пристрастилась к ракии — самому популярному тамошнему напитку. Нам она объяснила, что «газда» — значит, хозяин. В своём кабаке «газда» и устроил бордель. Естественно, его с дружками всегда обслуживали бесплатно. Это железное правило не нарушалось ни в одной деревеньке.

Катька сбежала в Югославию из Курска, где её имела на всех молодёжная преступная группировка. Когда такое положение окончательно ей обрыдло, было принято решение скрыться за границу. Сводная сестра как раз предложила поработать в баре официанткой. Но в Югославии Катерине доходчиво объяснили, для чего она здесь нужна, и пообещали платить в валюте.

Новенький, только что полученный в Курске паспорт забрал «газда». Потом кончилась виза. Катерину повозили по многим деревням. Обслуживала она нескольких клиентов за ночь, пока не попала к другому хозяину. А тот неожиданно сжалился на несчастной. Не встреться добрый человек, век бы Катерине не видать России — ведь у неё не было контракта с работодателем. Значит, не было никаких прав.

Многие из девчонок, вместе с которыми она хотела покорить мир, погибли. Попались и везучие — те, что заработали на подержанную машину. Последний «газда» согласился дёшево продать Катьку солдату российского миротворческого батальона. Тот увёз «покупку» с собой в Комсомольск-на-Амуре. Сначала парень обещал жениться, потом передумал.

— Скажи спасибо, что привёз тебя, дуру, домой. Жила же где-то до Югославии, вот и езжай туда. Билет тебе куплю.

Возвращаться в Курск Катька не захотела. Мамаша и бабка солдатика разозлились, что их Колька истратил на эту потаскуху драгоценную валюту. Они выгнали Катьку вон из своего домишка. Пришлось идти в ночной клуб. А там, как обычно — долги Сулейману, смотрины, придирки. Конечно, Катерину уже сильно потасканная, хоть и не в «пенсионном» возрасте.

— Кажется, пока порядок, — заключила она. — Лучше попасть в Турцию, чем в Курск. Всё-таки это — приличная страна, и войны там нет, — заключила Катерина, вытягиваясь на матрасе.

Одета она была в красную курточку и голубые узкие джинсы. Обута в остроносые ботинки на «молнии», украшенные скрещенными кинжалами. Катька — гибкая и грациозная, будто в ней нет костей. А волосы просто замечательные. Каждый, не осекаясь, идёт до пояса. С такой внешность кончить в турецком борделе — всё равно что миллионное наследство, улыбаясь, спустить в канализацию.

Самая интересная судьба оказалась у Наташки Бобышевой. Как оказалось, она была моей соседкой по Красной Пресне. Танцевала в ночном клубе топлесс, то есть с обнажённой грудью. Жила в Москве с рождения. Имела приличную семью. Когда нравственные ценности круто поменялись, начала выступать у шеста и на начальственных столах. Выделывала кренделя ножками, неплохо зарабатывала. Её мамаша хвасталась подругам, что дочь нашла себя в новой жизни.

В вырез лифа и за эластик подвязки Наташке совали всякие иностранные купюры. Платили и за беседу, когда приглашали посидеть в тёплой компании. Местом в клубе Наташка дорожила. Обычно, танцовщиц выписывали из Америки, а её приняли по огромному блату. В отличие от американок, Бобышева не боялась встречи с налоговой инспекцией.

В один прекрасный день она услаждала взоры какого-то нефтяного дельца, раздвигая каблуками-гвоздиками бокалы на его столике. И очень ему понравилась. Чем — не знаю. Вид у Натуси, хоть ей и двадцать, как у школьницы. Крупные, словно недавно сменившиеся зубы, бесхитростная улыбка, светлые волосы, короткая стрижка. Косметика на её лице смотрится дико. Лучше бы пионерский галстук надела, что ли.