Отцовский договор

Дочь, которая стала бестелесной, хотела поднять Жюстин и вынести ее оттуда вон. Надавать ей пощечин. Проскользнуть на кухню, напихать в микроволновку ножей с вилками, выставить максимальную мощность, а потом хохотать во все горло, когда дым расползется по квартире и выкурит Жюстин с Патриком на улицу. Дочь скакала по дивану, орала, изо всех сил врезала Патрику по плечу. Но эти двое никак на нее не реагировали. Так и сидели, не отводя друг от друга взгляд. Лишь однажды у нее получилось заставить чуть колыхнуться пламя свечи на столе. А потом они съехались и заговорили о детях, и дочь, у которой теперь не было тела, решила больше никогда не навещать ни Патрика, ни Жюстин. Ей было слишком больно, хотя без тела сложно понять, где именно гнездится эта боль.

Полгода она потратила на поиски своего первого парня, того, который работал инструктором по горным лыжам в Шамони. У него появился пивной животик, его светлая кожа загорела, и только вокруг глаз оставалась все такой же бледной. По ночам он простаивал у барных стоек, цепляя девиц в два раза моложе себя. Как-то ночью, когда он шел из бара домой, она собрала всю свою энергию и с разбегу устремила ее ему в правую ногу. Он повалился на землю и сломал ключицу, работать в этом сезоне он уже точно не мог. После такого сил у нее совсем не осталось и вряд ли хватило бы на полет домой, так что пришлось несколько недель греться на солнышке у ручья, чтобы хоть немного восстановиться. Но она то и дело улыбалась при воспоминании о том, как он стонал и скулил там от боли в плече, лежа на спине и глядя на звезды.

Когда к ней вернулись силы, она отправилась на поиски парня, который посадил ее на иглу. Он теперь работал в реабилитационном центре для наркоманов в Авиньоне, ударился в религию, а по вечерам подрабатывал в турфирме, сидя перед компьютером в поролоновых наушниках с микрофоном. Поначалу она решила, что он продает путевки, но он раз за разом повторял «Вы правы, так действительно не должно быть», значит, скорее всего, принимал жалобы от клиентов. Она собрала всю энергию и врезала ему по лбу. Потом потянула за нос. Коленом ударила в пах. После трех минут атаки он произнес:

– Сандрин, тебе не дует? Ты не могла бы закрыть окно?

(Сандрин была его коллегой и больше всего напоминала колобок в парике). Дочь, которая лишилась тела, следовала за ним по пятам домой и в реабилитационный центр, слушала, как он твердил наркоманам о святости жизни и о том, что Бог повсюду. Она постаралась собрать как можно больше энергии, столько она еще никогда не собирала, и ночью ей удалось предстать перед ним. Она просто стояла в прихожей, когда он вернулся домой, он открыл дверь, положил ключи и увидел ее, лицо его исказилось, он рухнул на колени, лбом прижался к полу, зашептал что-то, слов ей было не разобрать. Остаток ночи она провела, растянувшись на полу, уже невидимая ему, она слушала, как он жалобно стонет у себя в спальне, пыталась подняться, но снова падала, и только часов в десять следующего утра смогла с трудом, прерываясь на частые передышки, добраться до дома, до своей крыши и рассказать о случившемся обгоревшим близнецам, женщине с ножом в глазнице и мужчине средних лет, которого отравил то ли бывший, то ли нынешний любовник его подружки.

Прошло еще несколько лет, и она решила разыскать отца. Она пересекла леса и луга, реки и снова леса. Нашла его семью, его вечно улыбающуюся, всегда одетую в черное жену. Прыщавого сына. Дочь с густо подведенными черными глазами. Но папа пропал. Он переехал жить за границу. Наконец она нашла его в маленьком баре с дребезжащими металлическими стульями, в городе, куда он когда-то поклялся больше не возвращаться. Он казался невероятно старым. Всегда сидел один, никогда ни с кем не заговаривал. Когда она увидела папу, вся злость пропала. Ей стало его жалко.