Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

– Ну, согласны? – приостановил отец Иоанн речь.

Отец Сергий, не поднимая головы, сделал отрицательный жест:

– Нет, не согласен. Лучше присоединить одного человека в год, но искреннего, чем десять равнодушных и пять лицемеров, которые своим примером отвлекут от церкви еще пятерых.

– А если среди них оттолкнется и искренне желающий присоединиться?

– Искренний не побоится выдержать испытание, которое я им назначаю. Пусть подождет полгода, год, в это время ходит в церковь и ко мне. Когда он докажет свою искренность, я его присоединю. В глазах отца Иоанна погасли всегда мелькавшие там веселые искорки. Они стали строгими, почти суровыми.

– Жесток человек еси, Илие! – не то с укором, не то с уважением проговорил он.

– Я рад, что вы сравнили меня с Илией, – ответил отец Сергий, старательно оттушевывая карандашом рисунок светлой клеенки на столе. – Следующую проповедь о браках со старообрядцами я начну со слов Илии: «Доколе вы храмлете на оба колена? Аще есть Господь Бог, идите вслед Его, аще же Ваал есть, идите за ним!»[87] Вы и не представляете, как это сравнение меня подбодрило.

– Но вы же сами говорите, некоторые уходят в раскол! – Голос отца Иоанна чуть заметно дрогнул. – Ведь жалко же людей! Отец Сергий бросил карандаш и поднял голову. В его светло-голубых глазах светились печаль и непреклонная воля.

– Вам жалко? А я их крестил, учил, еще родителей некоторых из них венчал, вы думаете, мне не жалко? Но я жалею не только Домашку Ливочкину и Леску Антипа Назаровича, мне гораздо больше жалко других, и жалко, что я давно не додумался до тех требований, которые применяю теперь. Если бы я отказался обвенчать Максима Дурова с его Стешей, он бы до сих пор ходил в церковь, может быть, был бы моим помощником, вроде Николая Сабашникова, а не прятался бы от меня. И у Капишиных, а Анюрку Старикову и Лизку Никуткину, вероятно, выдали бы за православных. А теперь они обе беспоповки и детей у них крестит какой-то Китай Герасимович, «наставник», а я их венчал, дал им благословение на жизнь с этими мужьями. Думаете, мне их меньше жалко, чем Леску с Домашкой? А есть одна такая… ее свекровь поедом ела, она не выдержала и перешла к австрийцам[88], а теперь плачет, бьется, всячески старается не ходить в моленную, а открыто порвать боится. Постом договорится как-нибудь с матерью, прибежит к ней попозднее, и меня позовут, я ее исповедаю и причащу и ребят всех бабушка ко мне приносила миром помазывать. А чем это кончится? Сама-то она долго ли выдержит такую жизнь, не говоря уже про детей, их она сохранить не сумеет. Я бы не знаю, что отдал, чтобы этих браков не было.

Эти слова были сказаны так горячо, с такой болью, что дальше продолжать спор стало невозможно. Оба друга помолчали несколько минут, потом заговорили совсем о другом. Оба опять оживились, загорячились, и, как всегда, когда отец Иоанн собрался, наконец, уезжать, у обоих оказалось столько непереговоренного, важного, неотложного, что они останавливались и говорили и в дверях, и на крыльце, и надолго еще остановились на улице, один уже сидя в тележке, а другой облокотившись на нее. Смирная лошадь, обмахиваясь хвостом, покорно ждала, а они все говорили и говорили. В опустевшей комнате, на исчерченной здесь же брошенным карандашом клеенке, на которой еще валялись не убранные после обеда крошки, чернели тщательно написанные четким овальным почерком отца Сергия слова:

«Душа моя скорбит смертельно!»[89]

Глава 42 Половодье

Чем чаще виделись отец Иоанн и отец Сергий, тем больше им друг друга не хватало, и тем труднее было расставаться при встречах. Этим и объясняется то, что однажды, во время разлива в 1926 году, отец Сергий сам решил перевезти приятеля через воду. Узенькая, с бродом по колено, речка Чагра, извивавшаяся среди лугов и кустарников, а ближе к Волге исчезавшая в чаще деревьев, каждую весну совершенно скрывалась под массой воды, заливавшей все окрестности настолько, что в самом узком месте, между Острой Лукой и Дураковкой, ширина «пролива» приближалась к полутора километрам. В это время отец Иоанн, приезжая к другу, оставлял лошадь у знакомых в Дураковке, а сам шел на берег и ожидал первого направлявшегося на лодке «на ту сторону», прося захватить его. Так он мог поступить и на обратном пути, и если отец Сергий вызвался перевезти его, так это потому, что они еще не обо всем переговорили. Для того же, чтобы с ними пошли все четверо детей отца Сергия, причин было несколько. Во-первых, кому-то нужно было грести; во-вторых, интересно до конца дослушать разговор двух друзей; и, наконец, кто же откажется лишний раз прокатиться на лодке, если есть возможность?

Выезжали из небольшого озерца с громким названием Ильмень, тихим заливом врезавшегося в берег за огородами Можар, улицы, где жил отец Сергий. Когда подъехали к острому мысу, за которым открывались залитые водой луга, в лодку подсел попутчик, крепкий, здоровый мужчина, и сразу же взялся за весла. Это оказалось большим счастьем, может быть, спасло всем жизнь при возвращении: молодежь не устала раньше времени.