Отцовский крест. Жизнь священника и его семьи в воспоминаниях дочерей. 1908–1931

Раз назвав Пугачев местом своего жительства, отец Петр вынужден был остаться в нем, несмотря на крушение своих надежд. Впрочем, не имея возможности поселиться на родине, он находил, что Пугачев для него не хуже других незнакомых городов. А вскоре он убедился, что здесь он не совсем чужой – друзья отца Николая и к нему отнеслись как к другу. Все, от архиерея до последней нищенки, приняли его как посланного Богом кандидата на место настоятеля, но назначению мешало то, что у отца Петра не было никаких духовных документов.

– Я с удовольствием допустил бы вас до служения, если бы отец Николай хоть на словах подтвердил, что знает вас как православного, не запрещенного священника, – сказал ему владыка. – Даже если бы он передал свой отзыв не лично, а через свою мать, но вы видите, какое создалось положение. Будем надеяться, что свидания им скоро разрешат, а пока я напишу о вас митрополиту.

Для Константина Сергеевича принятие священства имело громадное значение, как поворотный момент всей его жизни, и ему, понятно, хотелось, чтобы все происходило стройно и, по возможности, красиво. Сам он, служа за иподиакона, делал все от него зависящее, чтобы и от внешней стороны таинства у ставленника сохранилось хорошее воспоминание. Но у него самого так едва ли получится. Без него оставался только один иподиакон Ваня Селихов, а другого негде было взять.

Строго говоря, любой из мальчиков мог произнести единственное требующееся от иподиакона слово – «повели»! Все они, даже семилетний Гора Пятаков, упражняются в этом во внебогослужебное время. Кажется, старшие питали при этом кое-какие надежды, не думая о том, что тринадцати-четырнадцатилетний иподиакон, не доросший даже до плеча ставленника, будет просто смешон. Единственным взрослым кандидатом оставался Виктор Трубицын, но Виктор – великий путаник, и голос у него никакой. Его можно безопасно допустить только раздувать угли для кадила, в крайнем случае подать это кадило. Если же нужда заставляла доверить ему что-то другое, все остальные напряженно следили за ним, опасаясь, не выкинул бы он чего-нибудь неожиданного. И все-таки, кроме него, не было никого.

Конечно, есть рядом и идеальный старший иподиакон Н. Л. Агафодоров, он сам «спит и видит» участвовать в посвящении Константина Сергеевича, но это совершенно невозможно. Еще на диаконскую хиротонию он, может быть, как-нибудь сумеет отпроситься, а отпрашиваться на священническую – даже у него не повернется язык. Хоть бы это был какой-нибудь другой праздник, а то Рождество! И думать нечего.

Небольшая надежда у него все-таки остается. Она основана на том, что Парадоксову, по его возрасту, трудно выстаивать длинные службы и потому он не допускает у себя протяжного пения. Служба в Старом соборе всегда кончается значительно раньше, чем в Новом, тем более когда в Новом архиерейская. Но одно дело, если она вообще кончится раньше, а другое – успеть закончить, Да притом без ущерба для праздничной торжественности, пока в Новом еще не запели «Херувимскую». Да ведь нужно еще и добежать туда, а это еще десять – пятнадцать минут.

Как ни мало надежды, Агафодоров нажимает на все гайки, лишь бы добиться своего. Во-первых, он упрашивает отца Василия начать службу на полчаса пораньше, во-вторых, с глазу на глаз договаривается с регентом, что тот приготовит к этому дню самые быстрые песнопения.

Правда, после конца обедни диакон обязан еще принять участие в выполнении треб, но на этот раз он от них убежит, без него как-нибудь обойдутся. Пусть потом и поворчат немного, дело-то будет сделано. Но об этой части плана он, конечно, благоразумно умалчивает.

Вот как все получилось в свое время.

В Новом соборе уже запели «Херувимскую», когда народ вдруг заволновался. Это стремительно пробивался сквозь толпу Агафодоров. Пулей влетел он по ступенькам к правому клиросу, не глядя бросил куда-то под ноги певчим свою злополучную шапку, которая всегда у него ухитрялась оказаться в самом неподходящем месте; чуть не бегом влетел в алтарь, почти сорвал с оторопевшего Трубицына праздничный серебристый стихарь и, только тут с трудом умерив свою торопливость, чинно подошел к архиерею за благословением облачаться.

«Благослови, владыко, стихарь с орарем!»

Глава 43 Отцовский крест

Рукоположение в диакона состоялось в воскресенье 22/XII 1930 года (4/1-1931 года), а во священника было намечено на первый день Рождества. На эти дни епископ Павел вызвал иеромонаха, служившего в одном из ближайших сел. В алтаре, когда Константин Сергеевич в первый раз надевал подрясник, за ним следили восторженные глазенки мальчиков, помогавших при архиерейских службах, и один из них широко улыбнулся.

– Ты что смеешься? – строго заметил ему будущий диакон. – Смешного ничего нет. Я надеваю почетный мундир духовной гвардии, которая умирает, но не сдается…

Улыбка мальчишки, скорее всего, не насмешливая, а выражавшая восхищение, пожалуй, послужила просто поводом для того, чтобы высказаться, а состояние духа у нашего ставленника было таково, что высказаться ему требовалось.