Отцы

Цецилия принесла пирожные. Они сидели у окна, ели пирожные и пили кофе. Весь вечер только она одна и говорила, рассказывала своему жениху то о канале, на дне которого во время отлива шныряют огромные крысы, а люди копаются в иле, надеясь найти что-нибудь стоящее, то о своей работе в магазине, об интригах подруг и низости администраторов. Цецилия тараторила без умолку.

Однако вскоре после этой встречи произошло событие, чуть было не положившее конец их дружбе. Отто, накануне предупредивший девушку, что не сможет за ней зайти, так стосковался, что все же пришел. Он видел, как Цецилия вышла из магазина; но, прежде чем он успел приблизиться, какой-то молодой человек, который тоже, по-видимому, ждал ее, поздоровался с ней. Рука об руку они пошли по Глокенгиссервалю, направляясь к Альстеру. Отто побагровел, его охватил ужас. Сердце его бешено заколотилось. Горло сдавило, он задыхался, он чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Он не понимал: как это возможно? Ведь они встречались почти ежедневно.

Он пошел вслед за оживленно разговаривавшей парочкой. На Штейнвеге они зашли в кафе Годермана. Кто бы это мог быть? Что их связывает? Отто остался на улице, он заглядывал внутрь кафе сквозь щель в занавеске, хотя прохожие, как ему казалось, потешались над ним. Растерянный, в полном отчаянии, он до глубокой ночи бродил по берегу Аусенальстера, одинокий и несчастный. С чувством пустоты в груди пришел он домой. Лежа в постели, Отто дал себе слово, что между ним и Цецилией все кончено навсегда.

Не встретив его на следующий вечер на условленном месте у магазина, Цецилия послала ему письмо. Пусть он обязательно придет завтра, она будет его ждать, писала Цецилия. Отто решил не ходить. И пошел. Он видел, как Цецилия вышла из магазина. Видел, как она смотрела по сторонам. Более четверти часа она стояла и ждала. А он глядел на нее. На глазах у него выступили слезы, но он все-таки ее не окликнул. Между ними все кончено. Знать он ее не желает. Когда она ушла, он последовал за ней. Дошел до самого ее дома. Затем выпил две кружки пива и снова с тоской, с отчаяньем в душе бродил по городу. На Альстерлюсте Отто сел на скамью и машинально стал кормить лебедей. Нет, не такая девушка ему нужна. Это ведь просто… просто… Все кончено раз и навсегда. Знать он ее не желает.

На следующий день Отто получил второе письмо. Неужели он разлюбил ее? Она придет к нему, писала она. Вечером он ждал ее у магазина. Цецилия по его лицу поняла — что-то неладно… Она нарочно свернула на тихую боковую улицу.

— Брось ребячиться, бога ради! Что случилось? — с досадой шепнула она.

Отто испытующе посмотрел на нее. Потом спросил:

— Кто этот человек, с которым ты была в кафе Годермана?

На мгновение девушка опешила. Затем расхохоталась. Остановилась посреди тротуара и хохотала так, что прохожие оборачивались. Но смеялась она слишком долго и слишком громко. Она хотела выиграть время, чтобы придумать какую-нибудь правдоподобную историю. Но, как нарочно, ничего не приходило в голову. А он стоял, смотрел на нее и хоть бы улыбнулся.

— Значит, из-за этого? — воскликнула Цецилия и опять рассмеялась. — Ой, не могу!

Наконец, вдоволь насмеявшись, она рассказала, что ее кузен Альфонс из Любека приехал в Гамбург по делу и захотел ее повидать. И они решили выпить у Годермана по чашке шоколада.

— А к себе ты его позвала? — спросил Отто.

Цецилия молниеносно прикинула: что ему известно? Надо рискнуть:

— Конечно, он навестил мамочку.

— Так! — сказал он, глядя в одну точку.

Она перевела дух. Пока сходит.

— Хорошо, пойдем к вам.

— Ты мне не веришь? — спросила она.

— Нет!

— Так, так! Ну что же, пойдем!

Цецилия надеялась, что по дороге ей удастся отговорить его от этого намерения: ведь мать и понятия не имеет ни о каком кузене Альфонсе из Любека. Цецилия сделала вид, что обижена: как он смеет ей не верить? Она опять рассмеялась и начала вышучивать его. Отто молчал и мрачно, упорно шел по направлению к Дюстернштрассе. Значит, надо изменить тактику. Мысль ее лихорадочно работала. Молча шагали они рядом. Молча поднялись на пятый этаж.

Прежде чем войти, Отто еще раз взглянул на нее. Если она солгала, у нее есть еще время сознаться. Но Цецилия лишь тряхнула головой, пожала плечами и своим ключом отперла дверь.

Тотчас же побежала она к матери в столовую и громко крикнула:

— Мамочка, Отто не верит, что у нас был Альфонс. Ведь я тебе рассказывала, помнишь, раньше, чем идти сюда, он пригласил меня к Годерману? Представь себе, Отто ревнует. Он мне не верит. Он думает, что никакого кузена Альфонса Геллера у меня нет в Любеке. Ревнивый же у меня жених… До чего ревнивый! — И, обняв мать, которая упорно молчала, Цецилия, смеясь, воскликнула: — Но это лучшее доказательство того, что он меня любит!

Отто Хардекопф, стоя у порога, наблюдал всю сцену. Он подошел к фрау Фогельман, поклонился и серьезно спросил:

— Фрау Фогельман, был у вас во вторник ваш племянник из Любека?

— Да, господин Хардекопф, — тихо ответила она. — Да, конечно. — И прибавила, глядя на него умоляющими глазами: — Как же может быть иначе?