Отвага

– Безымянный, значит. Ну и ладно. И такое случается, чего уж там. Что до маникюра, я бы мигом справился: сказано – сделано! Но ведь спешить-то нам некуда.

И палач стал рыться в своих инструментах, поднося к фонарю то одно лезвие, то другое.

– А у тебя какое ремесло? – поинтересовался он, откладывая в сторону топорик, хлебный нож, а еще молоток и долото. – И ремесла нет? Оно и к лучшему. Потому как без пальцев, скажу тебе откровенно…

Колбасник разложил инструменты на грязном столе. Ампутация без малейших признаков гигиены. Лукас заранее стал соображать, как будет зашивать и дезинфицировать раны вопреки отсутствию пальцев.

– Ты, значит, молчун. Но я твой голосок услышу, это уж как пить дать. И ты не стесняйся, договорились? Ори сколько влезет. Ты правша? Ну так я тебе оставлю большой и указательный. С этими двумя можно столько наворотить! Говори мне спасибо.

Лукас молчал. Кровь из разбитых губ капнула на поднесенный нож.

– Давай, говори спасибо, не то я передумаю. Не хочешь? Ладно. Тогда оставлю тебе большой и средний. Или мизинец. Точно, мизинец.

Палач провел ножом у основания пальцев, которые собрался отрезать, так что выступила кровь.

– Особая техника для колбас, я ею прославился.

Потом взял долото, в раздумье обменял его на молоток, замахнулся… Но не ударил.

– Черт! И темно же тут!

Он снял фонарь и пристроил так, чтобы освещал тиски. А заодно увидел и лицо Лукаса: губы в крови, зубы стиснуты, на лбу пот. Колбасник прищурился, пригляделся, потом отошел и громко стукнул долотом по верстаку.

– Где-то мы с тобой встречались!

Лукас невесело усмехнулся, кровь потекла по подбородку.

– Точно тебе говорю, мы знакомы! Ну-ка скажи, как тебя зовут?

– Корбьер.

– Корбьер, а дальше?

– Лукас.

– Лукас, значит, Корбьер… Но где же, где? А все же какое у тебя ремесло?

– Я врач.

– Лекарь, стало быть. Так. Ну, вот! Вспомнил! Чертово дерьмо, собачьи уши! Это ж наша битва, ни дна ей ни покрышки!

Колбасник засучил рукав и показал руку всю в шрамах. Самый длинный, наскоро зашитый, тянулся от локтя до запястья.

– Ты там был, Лукас Корбьер, так ведь? Точно, ты там был. И ты меня заштопал.

Он снял передник, приподнял рубашку и показал свой круглый толстый живот с широкой розовой полосой.

– Развалило меня надвое, кишки из пупка полезли. А ты меня спас! Спас! Я тебя и под землей узнаю!

Стоило колбаснику вспомнить о той ночи, как у него в ушах зазвенели людские крики, раздался протяжный волчий вой. Ни огнем, ни силой, ни кровью не смогли они тогда прорваться в Гиблый лес. Если никто не погиб, то только чудом. И Лукас Корбьер всеми силами помогал чуду. Палач опустил рубашку, повесил фартук на гвоздь, взял с верстака стамеску и помахал ею в воздухе.

– Я у тебя в долгу, черт бы тебя побрал! И отплачу сполна, Лукас Корбьер!

– Пришьешь обратно все, что отрежешь? – усмехнулся Лукас.

– Смейся, смейся. Кричи громче, больше пальцев останется.

– Это еще зачем?

– Ори оглушительно, Лукас Корбьер. Ори во всю глотку.

Палач взял топорик и ударил по верстаку, не тронув ни единого пальца. У Лукаса вырвался сдавленный крик. От крика ему полегчало. Колбасник рубил верстак, Лукас вопил во всю мочь. Эсме по другую сторону двери сидела на корточках, сжавшись в комок, зажав уши руками, и лила горючие слезы.

24

Двумя этажами выше Наймит завершил занятие йогой совершенно нечеловеческой конфигурацией. Потом оделся, взглянул на часы и отправился завтракать. Бенуа быстро приспособился к необычному гостю. По его приказу уборка производилась еще до зари (заодно и Мадлен помучить не грех), а завтрак – всегда один и тот же – был готов на рассвете. Войдя в столовую, Наймит нашел на столе яйцо всмятку, ломтик белого хлеба, зеленое яблоко. И впервые в этот час здесь присутствовал король.

– Доброе утро, друг мой, – поприветствовал его Жакар и уселся за стол с ним рядом. – Садитесь, кушайте. Может быть, налить вам стакан воды?

Жакар принес с собой злотворный графин и собирался подвергнуть Наймита испытанию.

Наймит не возражал, но пить не стал, отодвинув стакан кончиками пальцев.

– Цианид. Благодарю вас. По утрам не принимаю, прошу прощения, ваше величество.

Наймит спокойно разбил яйцо ложечкой, а Жакар взял в руки стакан, понюхал воду и снова отметил про себя, что она совершенно ничем не пахнет. Все вместе его взбесило.

– И по вечерам не принимаете, Наймит! – произнес он ледяным тоном. – Вчера вы тоже не стали пить эту воду, помните?

– Так это вчерашняя вода, сир? А как бы я узнал о цианиде? Пробка была закрыта, графин стоял на другом конце комнаты. Я не мог ничего почувствовать.

С этими словами Наймит осторожно обмакнул хлеб в желток.

– Вчера вы впервые пили коньяк вместо вашей проклятой воды!

– И кто бы меня осудил, сир, когда вы открыли такое чудо!

– Да, отличный коньяк.

– Божественный коньяк, я так скажу, сир.

– Значит, вы ничего не подозревали…

На самом деле Наймиту хватило и того, что герцог пришел в курительную задолго до них, чтобы опасаться любой жидкости кроме той, что хранилась закупоренной не один десяток лет.