Отважный капитан

Генерал Киселев медленно встал со своего кресла, спустился с подмостков, где находился стол, и начал прохаживаться по просторной зале. Вкрадчиво наблюдая за ним, офицеры собирали бумаги. Они давно не видели генерала в таком настроении и могли догадываться, каково будет его решение. Кроме того, либеральные убеждения генерала Киселева были известны всей армии. В молодости он осмелился представить императору записку относительно крепостного права, в которой писал: «Гражданская свобода — это основа народного благосостояния. Эта истина не вызывает никакого сомнения, и я считаю излишним здесь объяснять, сколь желательно было бы ввести в нашем государстве закон о независимости крепостных, несправедливо лишенных свободы». Этот самый генерал — Павел Дмитриевич Киселев — строжайше запретил в своих армейских частях побои и телесные наказания. Мамарчеву выпало большое счастье, что он попал именно к такому судье.

Генерал Киселев долго молча прохаживался; наконец он остановился и, обращаясь к офицерам, сказал:

— Господа, позвольте мне высказать свое мнение по вопросу, который нас сейчас занимает. По-моему, капитан Георгий Мамарчев поступил так, как поступил бы любой другой истинный патриот, каждый честный человек, посвятивший свою жизнь беззаветному служению отечеству. Для него не существует никаких преград. Он преодолевает решительно все, лишь бы достичь своей цели. Я приветствую подобных патриотов, господа! Я преклоняюсь перед их идеалами! Кто из нас может сравниться с ним? За свой патриотизм и за храбрость капитан Мамарчев достоин не порицания и осуждения, а похвалы и награды. У народа, который рождает таких сынов, большое будущее, такой народ бессмертен!.. Я считаю, что капитан Мамарчев должен быть оправдан. Он действовал не как нарушитель военной дисциплины, а как патриот. Правильно, господа?

— Правильно, ваше сиятельство!

— Я за оправдательный приговор.

— Мы тоже, ваше сиятельство!

— Тогда оформите наше решение и немедленно отправьте его в главную квартиру!

Генерал Киселев повернулся к двери и неторопливо покинул зал суда.

На улице его ждал экипаж.

КОМЕНДАНТ СИЛИСТРЫ

Себе в утешение люди часто говорят, что после бури наступает затишье, после несчастья — радость и успокоение. Так про себя рассуждал и капитан Мамарчев, входя в здание военного трибунала. Все его прежние опасения, что ему могут вынести тяжелый приговор, рассеялись как туман, гонимый весенним ветром, и лицо его просветлело, словно перед ним вдруг засияло солнце.

В тот же день, когда предстал перед судом, капитан был освобожден из-под ареста. Выходя из суда, он увидел Ивана Лукина, старого русского солдата, в минуту отчаяния принесшего ему успокоение; Мамарчев остановился и на прощание пожал ему руку. Глядя на него своими добрыми голубыми глазами, Иван Лукин весело улыбался.

— Я очень рад, ваше благородие, что вас освободили. Теперь вы снова можете приносить пользу своему отечеству.

— Спасибо вам, Иван Лукин, за вашу доброту и благородство! Я всегда буду вспоминать вас с наилучшим чувством.

— В добрый час, ваше благородие!

Вытянувшись в струнку, Иван Лукин отдал честь и долго смотрел вслед удаляющемуся капитану.

Первейшим желанием Мамарчева, после того как его освободили из-под ареста, было разыскать своих соотечественников. По его расчетам, покинувшие Сливен обозы с беженцами уже должны были вступить на румынскую землю. Не исключено, что кое-кто достиг Бухареста. И Мамарчев пошел разыскивать по городу своих земляков. Первым долгом он прошелся по центральным улицам и площадям, где были трактиры и кабаки, в которых обычно останавливались иностранцы.

— Тут случайно не проходили болгарские беженцы? — спрашивал он.

— Нет, мы не видели, — отвечали трактирщики. — Пройдитесь по окраинам, потому что на площадях и в трактирах беженцам не позволено останавливаться. Они поднимают большой шум, всюду бросают мусор, так что обозам велено располагаться только за городом, на лесных полянах.

Мамарчев направился к городским окраинам. Действительно, трактирщики его не обманули. У самого города, среди просторной поляны, словно кочующий цыганский табор, расположились болгарские беженцы: они расставили многочисленные шатры, вокруг разведенных костров копошился народ, стоял невообразимый шум. При виде этой печальной картины, Мамарчев содрогнулся: «Вот она какова прелесть скитальческой жизни!.. Все это останется на совести Ивана Селиминского!»

Подойдя к полыхающему костру, вокруг которого собрались заросшие бородами, обветренные и оборванные беженцы, он поздоровался издали и спросил:

— Вы случайно не из Сливена, братья?

— Из Сливена мы. Верней, из Сливенской околии. А ты откуда будешь?

— Я тоже тамошний. Капитан Мамарчев.

Услышав его имя, бородачи вдруг притихли.

— Капитан Мамарчев, говоришь? — отозвался один из них. — А разве ж его не убили?

— А за что его убивать?

— Поговаривали об этом…

— Убивать меня не за что, — продолжал Мамарчев, подходя поближе к костру. — Ничего дурного я не сделал, чтоб так со мной поступать. Человек борется за свое отечество! Разве это плохо?