Отвергнутый дар

Радик с силой воткнул свой атам в фото. Попал, куда метил. А именно в голову. Пусть помучается перед тем, как умереть. Радик будет периодически втыкать лезвие атама ей в голову. От этого появляются боли, мутится разум. Точно так, как от игл, что Марта засунула в подушку.

Радовский оторвал нож от фото и снова занес его над ним.

Он собрался уже нанести второй удар, как вдруг…

Ему показалось, что на его плечи легли чьи-то руки.

Радик вздрогнул и обернулся. Естественно, позади него никого не было. Он находился в квартире один.

Тряхнув головой, Радовский вскинул атам, но…

Снова не смог опустить его, потому что опять почувствовал прикосновение. И теперь ему показалось, что его обнимают. По-отечески тепло. Хотя никакого тепла Радик не ощущал, скорее напротив, его знобило.

А потом произошло то, к чему он уже привык. Радика посетило видение.

Темнота. Пурга. Ветер. Мусорные баки. На снегу чуть припорошенные следы и… Кровь! Радик не видит, что это именно кровь, темно, и капли ее кажутся просто темными пятнами, но он знает точно, это не краска и не какой-нибудь кетчуп, а именно она… Кровь!

Кровь его отца. Сам он лежит на снегу. Радик наклонился над ним. В его руке зажат атам, на лезвии которого темнеет кровь и блестят снежинки…

Обычно в этот момент Радовский возвращался к действительности, потому что не хотел знать ПРАВДУ. Он боялся ее…

Ведь убить своего отца – это очень страшно!

Но как ни старался Радик в этот раз отогнать от себя видение, у него не получилось. Теперь он увидел себя как бы со стороны. Он сидит над телом отца, плачет и пытается выдернуть нож из раны, чтобы хоть как-то ему помочь. Когда ему это удается, он бормочет какие-то заклинания, прикладывает свои руки к его груди. Он спасает отца…

Но не может спасти. Ведь у него нет никакого ДАРА.

Радик очнулся. Атам валялся на полу. А сам он сидел, уронив голову на скрещенные на столе руки, и плакал. Горько, навзрыд, сотрясаясь всем телом. Так он позволял себе рыдать только в детстве. И то редко. Мама не любила плакс. А папа был всегда очень занят и не мог его пожалеть.

Радику безумно захотелось сейчас прижаться к отцу. Обнять его и попросить прощения. За все, за все! В том числе за Нину…

Она его сестра. То есть самая близкая из ныне живущих. А он хотел ее убить!

– Прости меня, папа, – прошептал Радик, подняв голову и вытерев заплаканное лицо. – Прости за все…

Конечно, в ответ он ничего не услышал. Только затылок вдруг потеплел. Как будто кто-то невидимый по-отечески коснулся его губами.

Глава 7

Нина лежала на грязном холодном полу со связанными руками. Веревка, крепко обхватывающая ее запястья, была обмотана вокруг вбитого в доски кола. Вырваться из пут у Нины не получалось, хотя она старалась.

Человек, заманивший ее в этот дом, сидел возле нее на корточках и чертил ножом на полу какие-то символы. А еще говорил, говорил…

Он встретил Нину на станции. Представился ассистентом Карского, сказал, что тот послал его за ней. Нина ничего не заподозрила и спокойно прошла к машине. «Ассистент» произвел на нее приятное впечатление. Интеллигентное лицо, правильная речь, прекрасные манеры. Пожалуй, он был из той же породы, что и Энгельс Славин, и одевался похоже. Длинное пальто, шляпа.

«Ассистент» привез Нину на улицу Садовую. Сказал, что Влад живет на ней. И вот тут Водянова почувствовала опасность. Именно почувствовала, ведь фонари не горели, и она не видела, что собой представляют стоящие на ней дома. Когда она присмотрелась к ним, стало ясно – улица Садовая зимой необитаема.

И Нина по-настоящему испугалась! Стала лихорадочно соображать, что ей предпринять, чтобы спастись, но резкий удар в шею оборвал все ее мысли. Нина потеряла сознание…

А очнулась уже в доме с заколоченными окнами. Она лежала на полу, руки связаны… А человек, заманивший ее в этот дом, сидел возле нее на корточках с ножом в руке… Когда он увидел, что Нина пришла в себя, заговорил:

– Как же вы беспечны, Нина. Не думал я, что у меня так легко все получится.

– Кто вы?

– Мое имя вам ни о чем не скажет.

– И все же…

– Меня зовут Борис. Фамилия моя Верещагин.

– И кто вы такой?

– Вы не поверите! Я психиатр! – и он рассмеялся раскатисто.

Смех был абсолютно нормальный. То есть не сумасшедший и даже не нервный. Повеселившись, Верещагин вернулся к прерванному занятию – стал чертить символы на полу.

– Что вы делаете? – спросила Нина.

– Черчу пентаграмму. Буду проводить ритуал.

– Какой?

– Жертвоприношения.

Это слово прозвучало так обыденно, как будто Нина спросила: «Какой сегодня день недели?», а ей ответили: «Четверг».

– Вы что, сатанист? Или черный колдун? Зачем вам это?

– Ни то, ни другое. Я, Ниночка, смертельно больной человек, хватающийся за соломинку.

– Вы умираете?