Отверженные

Кладбище Вожирар представляло исключение среди парижских кладбищ. У него были свои порядки, свои ворота и своя калитка, которые у старожилов квартала, придерживавшихся старинных наименований, назывались воротами для возничих и воротами для пешеходов. Как мы уже говорили, бернардинки -бенедиктинки Малого Пикпюса получили разрешение хоронить своих покойниц вечером, в особом углу кладбища - этот участок земли некогда принадлежал их общине. Для могильщиков, которые по этой причине работали там летом по вечерам, а зимой по ночам, были установлены особые правила. В те времена ворота парижских кладбищ запирались сразу после захода солнца, а так как приказ этот исходил от городского управления, то он распространялся и на кладбище Вожирар. Ворота для возничих и ворота для пешеходов с двух сторон соприкасались решетками с павильоном работы архитектора Перроне, в котором жил кладбищенский сторож. Эти решетки неумолимо повертывались на своих петлях в ту самую минуту, когда солнце опускалось за купол Инвалидов. Если к этому времени какой-нибудь могильщик задерживался на кладбище, то у него оставалась только одна возможность выйти оттуда: предъявить пропуск, выданный ему бюро похоронных процессий. В ставню сторожки было вделано нечто вроде почтового ящика. Могильщик бросал туда пропуск, сторож слышал звук падения, дергал за шнур, и ворота для пешеходов отворялись. Если у могильщика пропуска не было, то он называл свое имя, и тогда сторож, иногда уже спавший, вставал с постели, опознавал могильщика и отпирал ключом ворота; могильщик выходил, уплачивая, однако, пятнадцать франков штрафа.

Это кладбище, со всеми его особенностями, выходившими за рамки общих правил, нарушало административное единообразие. Вскоре после 1830 года кладбище Вожирар закрыли. На его месте возникло кладбище Мон -Парнас, унаследовавшее и граничивший с кладбищем Вожирар знаменитый кабачок, увенчанный нарисованной на доске айвой. Одной своей стороной он был обращен к столикам посетителей, а другой - к могилам. На вывеске его было выведено: "Под спелой айвой".

Кладбище Вожирар, что называется, отмирало. Им переставали пользоваться. Его завоевывали плесень, цветы покидали его. Буржуа не стремились быть похороненными на кладбище Вожирар; это свидетельствовало бы о бедности. Кладбище Пер-Лашез - это дело другое! Покоиться на кладбище Пер-Лашез-все равно что иметь обстановку красного дерева. В этом сказывался изящный вкус. Кладбище Вожирар, разбитое по образцу старинных французских садов и обнесенное оградой, представляло собой уголок, внушавший уважение. Прямые аллеи, буксы, туи, остролистники, старые могилы, осененные старыми тисами, высокая трава... Вечером от него веяло чем-то трагическим. В его очертаниях чувствовалась безысходная печаль.

Солнце еще не успело зайти, когда катафалк с гробом, под белым сукном и черным крестом, въехал в аллею, ведшую к кладбищу Вожирар. Следовавший за ним хромой старик был не кто иной, как Фошлеван.

Погребение матери Распятие в склепе под алтарем, выход Козетты из монастыря, проникновение Жана Вальжана в покойницкую - все прошло благополучно, без малейшей заминки.

Заметим кстати, что погребение матери Распятие в склепе под алтарем кажется нам поступком вполне простительным. Это одно из тех прегрешений, которые совершаются ради исполнения долга. Монахини совершили его, не только не смущаясь, но с полного одобрения их совести. В монастыре действия того, что именуется "правительством", рассматриваются лишь как вмешательство в чужие права, - вмешательство, всегда требующее отпора.

Превыше всего - монастырский устав; что же касается закона, - там видно будет. Люди! Сочиняйте законы, сколько вам заблагорассудится, но берегите их для себя! Последняя подорожная кесарю - это всего лишь крохи, оставшиеся после уплаты подорожной богу. Земной властитель перед лицом высшей власти - ничто.

Фошлеван, очень довольный, ковылял за колесницей. Его два переплетавшихся заговора: один-с монахинями, другой - с г-ном Мадленом, один - в интересах монастыря, другой - в ущерб этим интересам, - удались на славу. Невозмутимость Жана Вальжана представляла собой то незыблемое спокойствие, которое сообщается другим. Фошлеван не сомневался в успехе. Оставались сущие пустяки. В течение двух лет Фошлеван раз десять угощал могильщика, этого славного толстяка, дядюшку Метьека. Он обводил его вокруг пальца. Он делал с ним, что хотел. Он вбивал ему в голову все, что вздумается. И дядюшка Метьен поддакивал каждому его слову. У Фошлевана была полная уверенность в успехе.

Когда похоронная процессия достигла аллеи, ведшей к кладбищу, счастливый Фошлеван взглянул на дроги и, потирая свои ручищи, пробормотал:

- Комедия!