Ответ

Профессор удивился: за все эти месяцы они нигде не бывали, только в молочных, кафетериях и совсем редко в каком-нибудь летнем ресторанчике. — Веселиться? — горько повторила Юли. — Других забот у вас нет? Барин и в аду барин, не так ли? Но меня от этих барских развлечений увольте!

Кровь бросилась профессору в голову. — Не хочешь, оставайся! — сказал он почти теми же словами, с которыми несколько часов назад покинул жену спасавшийся от полиции Маравко.

Воспоминание разбередило ее, но и устыдило в то же время; Юли побледнела, сердце на секунду замерло от страха: как безнадежно далеко ее любимый от квартирки товарища Маравко, за какую непомерно огромную задачу она взялась! И теперь остановиться, на полпути? Такой мизерной оказалась ее любовь?! Она схватила профессора за руку. — Простите меня, Зени! — сказала она тихо, — Я не знаю, что со мной, отчего так нервничаю. Будьте сегодня терпимей ко мне, Зени!

Неделю спустя в корчме на Фехерварском проспекте вместо прежнего связного к ее столу подсел с условным паролем молодой рабочий Петер Браник. Юли знала его давно; последний раз они встречались два года назад на фабрике Гольдбергера, где Браник работал монтером и слесарем и через знакомого механика устроил туда Юли, когда она вышла из пересыльной тюрьмы. За полгода, пока Юли работала на фабрике Гольдбергера, они почти не виделись, разве что встречались случайно у табельных часов или на выходе, однако раньше, в разгар движения среди студентов университета в 1933 году, Юли тесней была связана с ним по нелегальной работе. На долгие разговоры времени не было и тогда, но Юли даже за короткие их десяти-двадцатиминутные встречи черпала такую уверенность в спокойствии, умной жизнерадостности и рассудительной, трезвой храбрости молодого рабочего, что каждый раз, расставшись с ним, чувствовала себя на пять лет помолодевшей в беззаветной своей увлеченности и на столько же лет ставшей мудрее. Он нравился ей и внешне, вот таким, каким он стоял сейчас перед ее столиком, крепкий, ладно сбитый, широкоплечий, хитро поглядывающий на нее прищуренным глазом, улыбаясь в короткие густые усы. Хорошее настроение никогда его не покидало: улыбка шла изнутри. Попади Юли в трудное положение с Браником вместе, она, не раздумывая, последовала бы за ним, ибо доверялась не только его суждениям, но и везенью; он принадлежал к тем людям, которые, если счастье вдруг отвернется, умеют мысленно проследить этот поворот и, так или иначе, упасть непременно на ноги, — Привет, Юльча, — сказал он с улыбкой, подтянул стул, сел и поставил на стол принесенное от стойки пенящееся, свежее пиво. — Ну, прибыли, будем здоровы! — Ой, как я рада тебя видеть! — воскликнула Юли и даже покраснела от удовольствия. — Ты знал, что встретишься со мной?

Браник засмеялся. — Я-то знал.

Они сидели в довольно темном уголке, соседний столик был пуст, с другой стороны двое громко о чем-то спорили. — Для влюбленной парочки самое распрекрасное место, — сказал Браник. — Ну, посвети на меня своими глазищами, пусть все видят, что мы с тобой ладим на славу. Была б ты моя жена, никогда один в корчму не ходил бы, только с тобой.

Юли засмеялась грудным смехом. — Подсядь-ка ближе!

— Пошептаться хочешь? — улыбнулся Браник.

— Да, — кивнула Юли. — За складом следила полиция, поэтому я вывела оттуда товарищей.

Быстро и точно, не забыв ни одной важной детали, она постаралась так рассказать о случившемся, чтобы Браник — который, вероятно, не знал супругов Маравко лично — ясно представил себе положение. Ей было тревожно: может, она перестаралась и, выселив товарищей из подозрительной квартиры, взяла на себя ответственность, на которую не имела права. Но Браник явно одобрял ее, слушал, не перебивая, когда же Юли рассказала о выдворении внезапно растолстевшей вдвое Розики, заулыбался в усы. — Так-таки все на себя натянула! — воскликнул он негромко, — Ну и ну, молодец бабенка, черт подери!

— Словом, все правильно? — спросила Юли.

Браник кивнул ей ободряюще. — Все правильно, Юльча! Ты поступила, как надо. Литературу оставь еще на денек-другой там же, получишь указание, как с ней быть.

Двое за соседним столом уже громко ссорились. — Чтоб их черти слопали! — сказал Браник. — Собственного голоса не слышишь. Больше тебе сказать нечего?

— Нечего.

— Совсем?

— Как будто нет, — подумав, сказала Юли.

Браник помрачнел. — Вот это худо, — проговорил он медленно. — Ведь ты живешь неправильно, Юльча! Не так живешь, как должен жить настоящий сознательный коммунист.

Юли побледнела. — Это неправда! — перебила она его. — Это неправда, товарищ Браник!

— Тише! — строго сказал Браник.

— Это неправда! — вне себя прошептала Юли. — Я знаю, о чем ты. Неправда!

— Выясним, — сказал Браник тихо. — Я потому и помянул про это, чтобы поговорить. Если ты права, почему так разволновалась?

Юли посмотрела на него. — Потому что правда не всегда выходит наружу, — проговорила она дрожащими губами, откинув голову, словно ее вдруг оттянул назад тяжелый узел волос. — Потому что уже тот факт, что ты обвиняешь меня, доказывает, что правда не выяснится и сейчас.