Отвоёванная весна

- Серьезный такой, обходительный, - замечает хозяйка. - Еще в гражданской войне участвовал. У него от тех времен метка осталась: осколок снаряда щеку повредил. До сих пор шрам виден...

- Вы осторожнее. Может, это враг.

- Не знаю. Ничего не знаю... Свои, чужие... Тяжело. Муж мой, Михаил, в первый же день войны в армию ушел. За месяц до прихода фашистов письма перестал слать... Все может быть... Решила занять место мужа. А что я умею? Вот и иду ощупью, как слепая. Бывало, лежишь ночью и ворочаешься до света с боку на бок. Страшно. Ой как страшно! А надо - сердце велит. Иначе, как людям в глаза взгляну, что Михаилу отвечу?..

- Тётя, картошка стынет, - приоткрыв дверь, напоминает Таня.

Входим через темный коридор во вторую комнату... Что это? В углу, на сене, лежат люди.

- Кто такие?

- Беженцы... Из Киева.

Люди на полу приподнимаются. Ближе всех к двери сидит старик - худой, давно не бритый, с ярким болезненным румянцем на щеках. Рядом с ним мужчина в сером ватнике. В углу мальчик лет семи. У него бледное, землистого цвета лицо. Из-под расстегнутого ворота рубашки резко выдаются тонкие ключицы. Рукой, такой худой, что она кажется неестественно тонкой и маленькой, он обнимает за шею молодую девушку. Мальчик пристально, не мигая, смотрит на мой автомат, и в его широко раскрытых глазах - нечеловеческий ужас.

- Мама! Опять... Не надо! Не надо! - кричит он, прижимается к девушке, прячет лицо на ее груди, и все тело его трясется частой мелкой дрожью.

Девушка гладит мальчика по голове и тихо говорит:

- Вася... Хороший мой... Это свои. Это наши пришли.

Пашкович садится перед ним на корточки.

- Ну что ты, Вася. Успокойся. Мы тебя никому не отдадим. Никому. Понимаешь, малыш? - и в голосе Пашковича такая, казалось бы, несвойственная ему, почти материнская ласка. - Смотри, красная звезда у нас, - и он протягивает мальчику пилотку. - Да посмотри же, чудак.

Мальчик поднимает глаза. В них все тот же ужас. Потом проводит по лицу рукой, словно хочет отогнать от себя навязчивое, страшное, и нерешительно тянется к пилотке. Еле касаясь своими тонкими пальцами, он трогает красную звезду, вскидывает глаза на девушку и чуть слышно спрашивает:

- Звезда?.. Значит, наши, мама?

- Ну конечно наши... Наши, Васек, - и по лицу ее текут крупные слезы. А мальчик осторожно гладит красную звездочку и улыбается. Но улыбка у него не детская - улыбка много пережившего человека.

- Что с ним? - тихо спрашиваю я.

- Он видел новый порядок, - отвечает старик, сидящий на полу. - И он уже побывал там, на том свете...

- Да кто же вы такие, друзья? - нетерпеливо спрашиваю я.

С пола поднимается мужчина в сером ватнике.

- Разрешите доложить, товарищи. Моя фамилия Кухаренко. Я киевлянин. Член партии. Остался с группой в киевском подполье. Нам удалось провести несколько операций. После одной из них я ушел на квартиру вот к этому старому учителю, - и он показывает на седого старика. - К нему должны были принести кое-какие фашистские документы и записи доклада Эриха Коха...

- Шо це такое - Эрих Кох? - недоумевает Рева.

- Как? Вы не знаете Эриха Коха? - удивленно спрашивает старый учитель. - Вы не осведомлены о столь известном имени?.. Хотя, что я говорю! Ведь вы лесные жители, и до вас еще не докатилось все это. Извольте, готов объяснить... Итак, приказом Адольфа Гитлера повелителем всех занятых восточных областей назначен рейхсминистр Адольф Розенберг. Полновластным же хозяином Украины, ее генерал-губернатором, диктатором, сатрапом, палачом - называйте, как угодно, волею все того же фюрера стал рейхскомиссар Эрих Кох Теперь вам понятно?..

- Документы с вами? - перебивает Пашкович.

Кухаренко роется в своей котомке, передает Пашковичу бумаги, завернутые в рыжую клеенку, и продолжает:

- Взял документы, иду на явочную квартиру, где предполагала собраться наша группа, и вдруг вижу: у ворот шпик. Оказывается, провал - вся группа арестована. Пришлось уходить из Киева. Я захватил с собой старого учителя и вот эту девушку с Васькой, которые чудом вышли из могилы, и пошел на восток, к фронту... Здесь мы остановились на перепутье: завтра отправляемся дальше.

- А ну сидай, землячок, сидай, - усаживая Кухаренко на лавку, говорит Рева. - И все по порядку рассказывай. Мы ведь Киев с июля обороняли. Последними ушли.

- В Киеве то же, что всюду, - мрачно отвечает Кухаренко. - Виселицы, расстрелы, кровь. Но лучше прочтите сами Эриха Коха - тогда поймете, что они делают и что собираются делать.

Кухаренко подходит к Пашковичу и берет из пачки бумаг ученическую тетрадь.

- Здесь записан его доклад. Правда, только отрывки. Но из них можно понять многое... Слушайте.

«Дважды за это столетие победоносный германский меч завоевывает украинские земли. Дважды чистая немецкая кровь заливает эти поля. Дважды, ибо в роковой 1918 год мы допустили непростительную ошибку. Тогда некоторые считали: стоит даровать завоеванной земле самоуправление - и поезда с сокровищами Украины, посланные гетманом Скоропадским, сами пойдут в Германию... Жалкая романтика! Из-за нее мы потеряли то, что было завоевано нашим мечом и нашей кровью...