Отвоёванная весна

Нет, на сей раз этого не будет. Ныне над Германией реет знамя вечной Германии. И Украина - не плацдарм для романтических экспериментов, о которых еще сегодня мечтают беспочвенные фантазеры и некоторые полуживые эмигранты. На Украине нет места для диспутов теоретиков о государственном праве. Ибо нет Украины: это название осталось только на старых географических картах мира, который мы властно перекраиваем своим мечом. Вместо Украины есть жизненное пространство, неотъемлемая часть германского рейха, которая должна стать житницей великой Германии. И нет украинцев. Есть туземцы. Они должны или унавозить своими трупами эту землю, или работать на этой земле на своих господ и повелителей, пока не придет время их полного уничтожения...»

- Украины нема? - еле сдерживая себя, перебивает Рева. - И украинского народа нема?.. Нет, брешет, собака!

- И великого древнего Киева нет, - неожиданно раздается голос старого учителя.

- Шо ты сказав? - грозно переспрашивает Рева. - Киева нема?

- Приказом рейхсминистра Розенберга Киев уже не столица Украины. Его заменил город Ровно - местопребывание рейхскомиссара Эриха Коха.

- Ровно?.. А Киев?

- Вы не улавливаете логики, молодой человек, - отвечает старый учитель. - Тем не менее она налицо. Вы ведь слышали Коха: Украины как страны, как государства не существует. Есть всего лишь «жизненное пространство». И украинцев нет. Есть «туземцы» - своеобразный вид рабочего скота. А раз нет ни страны, ни народа, значит, нет и столицы. Есть только «местопребывание» рейхскомиссара на этом «жизненном пространстве». И вот для того, чтобы «туземцы» прочно забыли о столице Украины, о древнем Киеве, о матери городов русских, этим местопребыванием выбран никому ничего не говорящий маленький городок Ровно... Теперь вы понимаете эту нелепость, бред, сумасшествие?.. Какая чудовищная глупость! Украина, Советская Украина и советский украинский народ жили, живут и вечно будут жить!.. Мне кажется, даже сам Кох какой-то извилиной своего фашистского мозга сознает всю бессмыслицу своих утверждений и в животном страхе кричит о массовых казнях, о крови... Дайте сюда его доклад.

Старый учитель берет тетрадь и читает:

«Всей мощью нашей немецкой энергии мы раз и навсегда должны заглушить бандуру Шевченко. Железом и кровью обязаны мы утвердить наше господство. В бессловесный рабочий скот, в трепещущих от ужаса рабов должны превратить тех, кому пока дарована жизнь...

Больше крови, господа! И не просто крови. Мы имеем дело с особой породой людей: советский строй превратил их в фанатиков. Смерть сама по себе не страшит их. Поэтому надо сломить их волю такой казнью, которая и не снилась до нас человечеству. Больше суровой изобретательности в уничтожении непокорных, - и тогда казнь одного поработит десятерых. Повторяю: больше крови и больше изобретательности, господа!..»

- Да, морем крови залили они наш Киев, - задумчиво говорит Кухаренко. - Морем крови... Уже пятьдесят тысяч убитых. А казни идут, идут каждый день... И какие казни... Если бы вы слышали Галину, - и он кивает головой в сторону девушки, сидящей в углу, - если бы вы только слышали ее... Но ей трудно говорить: слишком близко пережитое, слишком остро...

- Нет, я расскажу! - решительно говорит девушка.

Она поднимается и бережно прикрывает Васю: он мирно спит, обняв обеими руками пилотку Пашковича.

- Я расскажу, - взволнованно повторяет Галина, подходя к нам. - Пусть знают товарищи. Пусть все знают...

- Нас привезли на рассвете к Бабьему Яру, - начинает она, смотря в темный угол, словно видит там этот страшный рассвет. - Нас были тысячи. Женщины, дети, старики... Погнали поодиночке живым коридором: По обе стороны в два ряда вплотную друг к другу стояли солдаты с дубинками. У каждого на поводке овчарка. Огромные разъяренные собаки рычат, рвутся, хрипят. Солдаты гонят нас, бьют, толкают. Не различишь, где зверь, где человек...

Передо мной шла женщина. Ее ударили. Она упала. Солдат спустил собаку. Овчарка вцепилась ей в горло. Потом подняла морду. Собачья пасть была вся в крови. Кровь капала на землю, на мертвую женщину, а солдаты смеялись...

Он был бесконечным, этот коридор. Помню только звериный оскал, собачьи клыки, злобный лай, крики, плач, истерический смех. Все смешалось. А в голове одна мысль: только бы не упасть, как та женщина. Только бы не упасть...

Галя отрывает глаза от темного угла и, словно впервые, оглядывает нас.

- Не надо, Галя... Потом, - тихо говорит Пашкович.